— От кого зависит? — спрашиваю я, откидывая угрозу Тюбика как смешную и нелепую.
Я подавлен и не могу скрыть этого, и не могу смотреть в глаза Тюбику, разрушающему мою жизнь. Я вижу, как мы с Тошей идём по Невскому, как приткнулись к окну «Норда» и едим пирожные, как вместе стоим перед «Лунной дорожкой» Куинджи, как заходим в Пушкинский дом на Мойке. Я веду Тошу по Ленинграду за руку, она — мой ребёнок, я угощаю её Ленинградом. Я был там два раза с родителями, и один раз нас возила туда Тоша — в девятом классе: нам приставляли ряд в театре Товстоногова, мы смотрели «Карьеру Артура Уи», мы ходили в Эрмитаж и в Русский музей. Я хорошо знаю центр. Вечером я, не она, поведу её к Товстоногову, в лепёшку расшибусь!
— Я не могу ехать, Валя, в колхоз. Я хочу, чтобы только от меня зависела моя жизнь.
Он захохотал и повторил слово в слово то, что когда-то сказал мой папочка:
— От тебя не зависит ничего со дня твоего рождения. Ты сразу попадаешь на рельсы, а твоя профессия вообще народное достояние, ты обязан делать то, что нужно народу, то, что ждёт от тебя народ.
— При чём тут народ? То, что мне прикажут наверху?! Значит, моя жизнь заранее запрограммирована?!
А Тошин голос звучит: «Только от себя, от своего внутреннего мира зависит человек!»
Тюбик обнял меня, склонился надо мной, приблизил ко мне своё розовое, сдобное, значительное лицо.
— Выручи, Птаха, а? Будь другом, я не забуду этой услуги. Ты очень, очень нужен мне.
Я совсем забыл о Сан Саныче — он ждал меня. Могучий торс на фоне сумерек монументально, памятником застыл, подоконник — пьедестал.
— Ну ты даёшь! — воскликнул он облегчённо.
В коридоре серо, скучно — от ранних сумерек. Сан Саныч зажёг свет, спросил:
— Ты чего такой зелёный? Он что, кровь пьёт? Или прибил тебя?
— Вроде того. — Не смог я поднять глаза на Сан Саныча. Сан Саныч бесхитростен, чувствует ложь, с Сан Санычем нужно только впрямую. — Прости меня, — сказал я сквозь силу. — Наболтал тебе того, чего не имел, оказывается, права говорить даже тебе… ну про этот чёртов соцзаказ. Тюбик лично мне, оказывается, выбил его, чтобы я не зависел от Антонины Сергеевны, везде разрекламировал именно меня, получилось, я его продал. Ты, Сан Саныч, я знаю, мне друг, я тебе честно, не кручу, забудь всё, ладно? И прости меня, дурака, за надежду, что дал тебе. Если нужно, одолжу тебе денег на столько времени, на сколько хочешь, хоть на пять лет. Если сам выбьюсь, помогу тебе, да и Тюбик тебе помогает, он не бросит тебя. Прости меня.
Выложил, как на духу, и мне стало легче, только тогда поднял глаза, встретился с добрым чистым взглядом.