С этого дня жизнь окончательно раздвоилась. Я не смог отделаться от Тюбика, который быстро занял ответственный пост в Союзе художников и ввёл меня в официозную элиту, и не смог предать Тошу до конца. В течение вот уже нескольких лет для неё специально я пишу картины, которые ей могут понравиться, и скрываю от неё всё, что может причинить ей боль или вызвать гнев: успехи на выставках, приём в партию, возносящие меня статьи и восхваления на собраниях. Только мастерскую, которую мне дали вне очереди, скрыть не смог, потому что я часто в ней работаю. Фактически силой я вытребовал у Тоши книжку квартплаты и сам теперь оплачиваю квартиру. Я сам приношу теперь продукты. Завёл знакомство с мясником и за некоторую мзду всегда получаю лучшие куски. Наконец-то я стал кормильцем.
В дом я купил хороший проигрыватель вместо Тошиного старого, и мы вместе часто слушаем Шопена или Чайковского. Я вожу её на курорты и в санатории. Дарю ей тряпки, какие могу достать. В общем, делаю всё, чтобы Тоше было спокойно и комфортно жить.
Две жизни даются мне, к моему удивлению, легко, они не соприкасаются друг с другом. Тюбиков мир никак не соединяется с Тошиным.
С Тошей я совсем другой, чем в Тюбиковом мире: вникаю в книги, которые она читает, сам читаю книги об искусстве и о жизни замечательных людей. С Тошей я тих, сговорчив и никогда не говорю ни о деньгах, ни о карьере.
Вечер. Мы ужинаем. Снова мои любимые оладьи с изюмом. Кладу на них сметану и вишнёвое варенье, запихиваю всё это богатство в рот и долго жую. Жую и смотрю на Тошу.
Вечер. Тоша читает, я читаю. Тоша лежит на животе. Она часто и спит на животе. Я сижу около неё под торшером в кресле. Свет падает ей на щёку и угол глаза. Отрываюсь от книги и смотрю на неё. Ничего больше не нужно, только бы она была рядом. Не выдерживаю, пересаживаюсь к ней на тахту, глажу её мягкие волосы.
— Тошенька, малышка моя, — говорю я. — Белочка моя! Что делают твои ушки, что делают твои глазки? — лепечу я, изнемогая от нежности. Я хочу услышать «ушки слушают тебя», «глазки смотрят на тебя», но Тоша морщится. — Тебе не нравится то, что ты белочка?! Хочешь, я сделаю тебя другой зверушкой? Но ты пушистая, я чувствую, какая ты пушистая, больше всего ты похожа на белочку, ушки с кисточками, хвостик пушистый!
К сожалению, часто вечерами я занят: приёмы, выставки, нужные встречи. Почему-то везде и всегда требуется личное участие.
Иногда, очень редко, я прошу Тошу принять нужных мне людей. Я, конечно, не говорю ей, что тот или иной человек — нужный, я говорю, что это мой хороший товарищ. И Тоша закатывает пир — печёт пироги, сладкие и с мясом, запекает индейку или мясо, делает свои коронные салаты. Она улыбается гостям, мило рассуждает о погоде, об изысканных блюдах и упорно молчит, когда речь заходит о выставках и политике, улыбается дежурной улыбкой. Свои картины она в такие дни снимает.