Что же касается самой маркизы дю Шатле, она не столько по возрасту, обозначенному в церковной книге, сколько по возрасту интеллектуальному принадлежала к предшествующему поколению. В ней математик и естествоиспытатель совмещался с метафизиком.
Занимаясь точными науками под руководством Мопертюи, Клеро и их коллег, Эмилия изучала Лейбница под ферулой его верного последователя, ученика известного математика Вольфа — Самуэля Кенига. Последний даже два года прожил в Сире.
Вольтер в «Мемуарах», может быть не без иронии, называет его «знаменитым Кенигом». А о визитах ньютонианца Пьера Луи Моро де Мопертюи — пора дать и его христианское имя — и базельского профессора, автора замечательных работ по интегральному и дифференциальному исчислениям Иоганна Бернулли и других ученых говорит: «Они приезжали пофилософствовать в наше убежище». Отсюда и у Рене Помо — «философы Сире».
Вольтер, будучи с Кенигом в хороших отношениях, без должного успеха сопротивлялся его влиянию на маркизу. Зато отомстил своему противнику потом, изобразив его в Панглоссе. Излюбленное изречение этого, знаменитого персонажа «Кандида» — «Все к лучшему в этом лучшем из миров» — точно выражало основную доктрину оптимистической философии Лейбница, и прототип Панглосса не мог ее не твердить.
Но Кениг Кенигом, а лейбницевский оптимизм продолжал быть несовместим с изучением исторических фактов и историческим мышлением. Недостаточно сказать, что маркиза не любила историю, — она историю презирала. Заперла «Век Людовика XIV», скорее всего, не из одной боязни за Вольтера, но и из неприязни к самому предмету.
Однако все равно не могла помешать ему служить музе истории — Клио.
И «Веком Людовика XIV», и особенно «Опытом о нравах…» Вольтер противопоставил отвлеченному разуму Лейбница конкретную реальность истории и историческое мышление, хотя и очень еще относительное — XVIII век! Он проецировал на прошлое человечества философию Локка, но шел и дальше и доказывал своим оппонентам, среди них была и Эмилия, что у человечества нет и не может быть иного существования, кроме исторического.
Сами математика и метафизика могли появиться лишь в те эпохи, когда для этого существовали необходимые условия.
Диапазон Вольтера как историка все расширялся и расширялся. Уже в авторском предисловии к «Веку Людовика XIV», напечатанном в конфискованном томе, вместе с двумя главами книги он кидает философский взгляд на мировую историю. На всем протяжении существования человечества насчитывает четыре великих века, управляемых великими суверенами, четыре века процветания и любезности, когда общественный порядок характеризовали прогресс разума, развитие искусств. Назову их. Это эпохи Перикла, Августа, Медичи и Людовика XIV.