.). Но интересно заключительное обобщение автора «Мемуаров»: «Я люблю вспоминать об этом эпизоде, показывающем ничтожество тех, кого мы называем великими мира сего, и позволяющем увидеть, какое значение придают они пустякам». Однако это было написано в 1759-м или 1760 году, когда Вольтер был сам себе господином и не зависел от именуемых «великими мира сего» ничтожеств!
Вернемся, однако, в 1745 год. Благодаря маркизе де Помпадур, Ришелье и иным своим доброжелателям при дворе Вольтер наконец удостоился и ранее обещанного звания дежурного дворянина короля, или камергера. Офицером двора он был назначен тогда же, когда и придворным историографом.
Но если вдуматься в самое его благополучие, окажется, что терний было, пожалуй, больше, чем роз.
Аристократы, не слишком сильные в науках и простой грамоте, открыто возмущались, как это наряду с ними сын нотариуса смог стать камергером.
Избрание в Академию расшевелило осиное гнездо старых и новых противников Вольтера. Переиздаются старые пасквили, издаются новые. Измышления, грубости сыплются как из рога изобилия. Изо всех сил стараются его опорочить Пиро, Миро, и, как всегда, среди его врагов есть один главный. Сперва это был Жан Батист Руссо, затем аббат Дефонтен. Когда этот негодяй в 1745-м умер, вакантное место тут же занял, с тем чтобы не отставать от Вольтера до конца его жизни, Фрерон. Теперь мишенью для насмешек становятся придворные успехи Вольтера, его вступление в Академию.
Он, как всегда, обороняется с чрезмерной страстью. Опасно заболев и несколько месяцев лежа в постели, добивается ордера на арест одного из пасквилянтов, Траверсе. Уже одно это настраивает общественное мнение против знаменитого писателя, который должен был бы быть выше тех, кто его травит. А тут еще он, пожалев старого отца своего противника, уничтожает ордер… Вместо того чтобы оценить по заслугам великодушие Вольтера, этот поступок осуждают еще больше.
Мало того, все его неумеренные восхваления короля не могут растопить ледяной холодности Людовика XV. До поры до времени тот терпит своего нового придворного, но даже не дает себе труда скрывать отвращение, которое по-прежнему к нему питает, не удостаивает его и разговора.
После представления «Храма славы» на придворной сцене Вольтер намеренно громко спросил у Ришелье, доволен ли Троян. Вопрос явно предназначался для ушей «Трояна», он стоял рядом, но тот молча отвернулся от поэта.
Короля нетрудно понять. Равнодушный к литературе и театру, мог ли находить он удовольствие в обществе Вольтера? Первый дворянин Франции, он не мог даже та самую далекую дистанцию допустить до себя сына Аруэ. И вряд ли верил в его искреннюю преданность короне: слишком много прегрешений было в недавнем прошлом этого вольнодумца и безбожника.