Маркизу его неосмотрительное замечание напугало. Сделав вид, что ничего не слышала, она под каким-то предлогом тут же вышла и велела немедленно заложить карету.
И вот уже Вольтер и Эмилия сломя голову мчатся из Фонтенбло, убегая от опасности в Со, в замок своей семидесятилетней приятельницы, герцогини дю Мен.
Эмилия тут же уезжает, и никто не видит, как верный слуга герцогини по боковой лестнице провожает Вольтера в потайную маленькую каморку, где даже днем; не раздвигаются жалюзи. Там в полном одиночестве затворник проводит семь недель. Лишь вечерами, под покровом полной темноты, он спускается в спальню владелицы замка. Она уже не покидает постели. Сюда же подают ужин на две персоны.
За едой они сперва болтают о том, о сем и потом неизменно засиживаются допоздна. Герцогиня блистательно остроумна и обладает превосходной памятью. Будучи внучкой принца де Конти, вдовой известного нам герцога Менского, имевшей большое влияние на мужа, рассказывает Вольтеру столько подробностей былых придворных нравов, что они послужат бесценным вкладом для «Века Людовика XIV». Для книги «Век Людовика XV» у автора накопилось немало личных впечатлений. Это тоже можно счесть возмещением за словно бы напрасно проведенные в королевских резиденциях годы.
Вольтер, в свою очередь, развлекает герцогиню. Читает ей то, что успел сочинить за истекший день, — при тусклом свете свечей, но зато с небывалым еще блеском таланта. Старая дама неизменно приходит в восторг. Но и мы, потомки, должны быть благодарны баснословному проигрышу маркизы дю Шатле, аристократическим правилам поведения за карточным столом и тому, что последовало за неосторожным замечанием Вольтера.
В потайной каморке открылась тайна истинного направления его таланта. Современники считали Вольтера первым драматургом и поэтом Европы XVIII столетия, чаще всего называли его автором то «Заиры» или «Меропы», то «Генриады». К его философским повестям, сказкам, притчам, особенно к первому их циклу, относились как к безделкам, сочиняемым для развлечения друзей и высоких особ.
Но они-то и оказались его истинным жанром как писателя. Они, а не трагедии, комедии, даже стихи, хотя среди них есть и превосходные, наряду с «Орлеанской девственницей», определили почетное место, занятое Вольтером во французской и мировой литературе, co-хранив живое значение для нас и будучи многим близки прозе самых последних лет.
Вольтер-рассказчик, что может быть естественнее?! Не был ли он своим писательским темпераментом предназначен для жанра философской сказки? «Идея у него приобретала форму, окраску, движение, самые непосредственные и блистательные», — таково мнение Рене Помо. К этому можно добавить, что Вольтер считался лучшим собеседником века. И беседы тогда в идейной жизни общества играли очень большую роль.