В этих спектаклях подвизалась и мадам Дени, чье актерское дарование дядя, несомненно, преувеличивал. И тогда и потом он нередко ставил в неловкое положение друзей, сравнивая игру племянницы с игрой самых знаменитых актрис.
Но и ее посредственность не помешала тому, что о домашнем театре Вольтера быстро заговорили в городе и при дворе. Пригласительного билета на улицу Траверзьер добивались. Театр франсез прислал к Вольтеру делегацию с извинениями. Что же касается украшения вольтеровской группы Лекена, он скоро стал украшением королевской сцены и на всю жизнь близким другом своего учителя.
И снова Вольтер колеблется. С одной стороны, и успех домашнего театра, и упорное нежелание мадам Дени — теперь их связь еще упрочилась — покинуть французскую столицу удерживают Вольтера в Париже. Но, с другой…
Прошло уже то недолгое время, когда Фридрих II начал позволять себе в письмах к старшему другу и обожаемому учителю царственный тон. Вольтер открыто высказал недовольство этим. Король вернулся к прежней — восторженной, любовной, почтительной эпистолярной манере, все более и более осаждая обожаемого учителя настоятельными предложениями навсегда переехать в Пруссию и суля всевозможные блага и, прежде всего, полную свободу.
Однако и теперь Вольтер все не едет. Его нетрудно понять. Одно дело непродолжительные визиты, да еще с дипломатическими миссиями, что уже само ему — мы знаем — необычайно льстило. Впервые такого рода поручения давались не аристократу по крови, но аристократу духа. И не удивительно, что его в 1740-м, 1741-м, 1742-м, 1743-м принимали превосходно. Гость может в любую минуту уехать, он независим. Зато совсем иное дело для француза, парижанина, переселиться в холодную страну, населенную варварами или полуварварами, — так считали его соотечественники, так считал он сам, несмотря на расточавшиеся им прежде похвалы политесу Берлина и Байройта.
И опять думаешь: почему он все же покинул Францию для Пруссии? Очень распространена версия: таким образом он надеялся вернуть свое положение при французском дворе, он этого хотел и добивался, но без поддержки Эмилии не мог достичь. Чего он только не предпринимал! Совершенно в духе всех придворных историографов написал историю войны 1744 года, похвальные слова Людовику XV и Людовику Святому. Не помогло! Королева относилась к Вольтеру еще хуже: помимо прежнего безбожия и свободного образа мыслей, лести фаворитке мужа, он сумел совратить в свою веру ее отца. Еще больше, чем прежде, не любил своего дежурного дворянина король. Свита опасалась и не хотела допустить, чтобы Вольтер стал хозяином и придворного театра, а он этого своего намерения вовсе и не скрывал. Даже маркиза де Помпадур лишила Вольтера прежнего расположения — впрочем, и раньше не столь уж прочного. Она рассердилась на экспромт, где автор в непозволительно фамильярном тоне журил фаворитку за небольшую погрешность в произношении. Она тоже сочла характер поэта слишком капризным, переменчивым и — добавим мы — независимым.