Перечитав некогда любимого им Попа, он написал на книге, как делал часто: «На что мне надеяться, если все хорошо?» Теперь он осознал до конца: религиозный и философский оптимизм на самом деле — фаталистические доктрины оправдания несчастья, антисоциальные учения.
В авторском предисловии к поэме мы читаем: «Если наши беды — лишь последствия всеобщего и необходимого порядка, мы — только винтики большой машины, и нам не большая цена у бога, чем у злых сил, которые нас терзают… Человек — ничто без надежды на Счастье впереди».
А лишиться надежды на лучшее будущее человечества было бы для Вольтера невозможно, невыносимо. Он не просто вел теоретический спор, опровергал, доказывал — он боролся и вел за собой других ради того, чтобы мир и люди стали лучше. Это возможно, и это должно быть осуществлено. Из этой посылки нужно исходить во всех дальнейших идейных и политических деяниях, утверждал он. Так и случилось. Вольтер и его единомышленники — «философы», просветители — двигались в этом направлении все вперед и вперед.
Но и среди «философов» нашелся один, которого консерваторам удалось натравить на Вольтера. Конечно, им оказался тот же Жан-Жак Руссо. Женевские пасторы, донельзя возмущенные поэмой, обратились за помощью к своему земляку. И тот написал Вольтеру большое письмо, даже хотел его опубликовать, оспаривая вину природы в Лиссабонском землетрясении. Следуя своей доктрине, он обвинял людей, поддавшихся искушениям культуры. «Природа, — писал он, — никогда бы не поселила в двадцати тысячах многоэтажных домов столько людей, природа расположила бы их на гораздо большем пространстве».
Это рассуждение вызвало такое недовольство адресата, что он не счел ни письмо, ни человека, его сочинявшего, достойным прямого ответа. Зато из произведений Вольтера выпускались стрелы, направленные в Руссо. Он высмеивал «всеобъемлющую любовь, признающую такой порядок природы, при котором животные пожирают друг друга».
Землетрясение в Лиссабоне еще много лет занимало умы. Этот катаклизм стал еще больше расшатывать старый порядок, религию, философию оптимизма, побеждаемую Просвещением. Он бесконечно расширил круг сомневающихся и отрицающих, желающих перемен.
Очень многое изменило и выкристаллизовало оно и в самом Вольтере. Перенесенное потрясение и реакция на его реакцию принесут еще большие плоды.