Любопытная подробность — Мармонтель привез с собой для мадам Дени дантиста польского короля. Она стеснялась декламировать звучные тирады при исполнении главных ролей в трагедиях дяди из-за того, что одни зубы ее были испорчены, другие вовсе отсутствовали. Теперь у Мари Луизы появились новые зубы. Таланта и мастерства это ей, конечно, не прибавило.
Сам Вольтер услугами дантиста не воспользовался.
Этот же дантист Гален у себя дома был и артистом комической оперы. А в Ферне сражался с Ваньером за шахматным столиком. Тот, говорили злые языки, игру обожал, но приходил в отчаяние, если оказывался побежденным.
После спектакля — и до того, как мадам Дени вставила новые зубы, и после того — участникам и зрителям давался роскошный ужин, иногда на двести — двести пятьдесят персон.
Вот как в 1765 году Вольтер описывает Дамилавилю жизнь в замке. Сперва подтрунивает над отставным иезуитом, отцом Адамом, священником его церкви. Читает мессу и играет с хозяином в шахматы, не умея делать ничего иного. Не общается с женевцами: никогда не ездит в город. Что же касается самого Вольтера, он счастлив доставлять удовольствия магистрату и гражданам, приглашая к себе, давая им превосходные обеды и ужины и произнося к тому же «Похвальные слова» в честь согласия, господствующего в Женеве.
Пройдет не так много времени, и в Женеве разразится гражданская война. Ну что ж, если эклоги не могли предотвратить войну, Вольтер напишет о ней сатирическую поэму, не предвидя, какие это навлечет неприятности.
А пока он очень заботится о мире в Женеве, как и вообще на земле. В том же письме мы находим несколько строк о французском резиденте в Женеве, Эноне. Тот постоянно посещает Ферне, видит миротворческие усилия хозяина и, по его мнению, должен завершить это дело. Затем следует самое важное признание Вольтера: «Я играю единственную роль, которая меня устраивает, освобождая от необходимости куда-либо выезжать. Принимаю у себя весь свет, весьма любезно и без всякого вознаграждения… (курсив мой. — А. А.). Месье д’Аржанталь знает, что я веду себя подобным образом. Месье герцог де Праслен об этом извещен».
Под конец письма автор не может удержаться от жалобы: пятьдесят лет на него клевещут.
Вольтер имел основания жаловаться и сейчас… Конечно, если знал. Далеко не все гости, несмотря на прекрасный прием, отзывались о хозяине хорошо. Мадам де Жанлис, французской романистке, «голос «фернейского патриараха» показался могильным и придавал его речи странную тональность, тем более что он имел обыкновение говорить громко, хотя и не был глухим. Когда разговор не шел о религии или его врагах, беседа Вольтера была естественна и — при его уме — весьма приятна. Но мне казалось, он не выносил мнений, которые, хотя бы в одном пункте, противоречили его собственным. Стоило только поспорить с ним, в его тоне появлялись колкость и пронзительность. Он, конечно, потерял многое из искусства светского обхождения, которым должен был обладать, и это естественно: с тех пор как он поселился в этих местах, к нему являлись только за тем, чтобы опьянять его похвалами. Даже короли никогда не были предметом столь чрезмерного поклонения…»