Среди посетителей «патриарха» были и просто знакомые или даже незнакомые. Одних приводило почтительное обожание, других — любопытство, желание увидеть воочию самого знаменитого человека Европы. Некая Амелия Стюард писала мужу из Ферне: «Наконец-то я достигла предела моих желаний и моих странствий. Я видела месье де Вольтера и не знаю, какими словами воспользоваться, чтобы описать чувства, которые я испытала…»
Среди них — титулованные особы и люди, достоинства которых превышали короны и титулы. Достаточно назвать блистательного английского философа Чарльза Джеймса или молодого шотландца, игравшего большую роль в политике, Джеймса Босуэлла, знаменитого актера Лекена, не менее знаменитую актрису Комеди франсез мадемуазель Клерон и… Казанову, гения любви.
Карло Гольдони, хотя Женева и не лежит на его пути, хочет видеть «оракула Франции» и пишет об этом Вольтеру из Парижа в мае 1771 года и тогда же — мадам Дени, что будет счастлив познакомиться и с ней.
«Больной старик из Ферне» был поразительным, прямо-таки гениальным хозяином. Он так любил принимать гостей, что даже специально для них одевался. Если — это случалось редко — посетителей, особенно желанных, в имении не было, Вольтер носил длинный, почти до колен, белый камзол, серые чулки; ноги в них походили на две тоненькие тросточки; голову покрывал маленькой шапочкой из белого бархата.
В известной серии бытовых зарисовок «фернейского патриарха» Гюбера он изображен и в ночной сорочке и ночном колпаке. Таким его видели домашние.
Но только чья-либо карета подъезжала к воротам замка, хозяин надевал другой — парадный, красиво вышитый камзол, жилет с золотыми галунами, все ярко-синего цвета, кружевные манжеты доходили до кончиков пальцев.
Вольтер считал: в обществе коллег он и сам должен иметь благородную внешность.
Хозяин соблюдал диету и был умерен, как спартанец. Но посетителей ублажал превосходными блюдами и винами, угощая еще и чтением вслух песен «Орлеанской девственницы», других самых остроумных своих произведений, звучного Ариосто, забавными и язвительными анекдотами о соседней Женеве.
Разумеется, главной приманкой, побуждавшей людей приезжать в Ферне, порой за тысячи лье, по ужасным дорогам, служила личность хозяина. Но иных, вероятно, соблазнял и поистине королевский прием.
Женевцев же — мы знаем — особенно манил запретный плод — театр, здесь еще более великолепный, чем в Турне, где приглашенные Вольтером лионские мастера соорудили сцену с такой перспективой, что актер казался зрителям стоявшим далеко, а на самом деле был под их носом. Пока Вольтер живал и там, спектакли шли в обоих домашних театрах попеременно. В Ферне были сыграны и «Олимпия» и «Скифы» — самая демократическая, вероятно, трагедия Вольтера.