Совершенно поразительно письмо Вольтера Анне Розе Калас от 9 мая 1766 года: «Я целую Ваш эстамп, Мадам… Я его повесил в изголовье своей кровати… Первое, что я вижу, просыпаясь, — Вы и Ваша семья…»
Затем он желает Анне Розе процветания и заканчивает так: «Имею честь, Мадам, быть Вашим смиренным и очень обязанным слугой».
Но, как всегда, слава Вольтера чередуется, если не с прямыми преследованиями, то с ненавистью и возмущением. Еще в 1762-м д’Аламбер хвалит Вольтера за его брошюру, приложенные мемуары Доната (о Пьере он не упоминает). «Они превосходны, получил наслаждение от истории Елизаветы Каннинг, несмотря на грустный сюжет. Не хотел бы ничего другого так, как чтобы в печати появились и мемуары Жана Каласа (их не было. — A. A.), и последний свидетель — переписка семьи».
Вольтером и его борьбой восторгается герцогиня Сакса Гота в 1764-м. Крамер в 1765-м начинает письмо Гримму с восхищения ролью «фернейского патриарха» в деле Каласов. В том же году Сидевиль пишет самому защитнику: «Вот, наконец, мой знаменитый дорогой друг, Каласы оправданы, вот — триумф невиновности, и Вы, мой дорогой Вольтер, достойны прославления в эпической поэме…»
Но зато сколько негодующих, клеветнических писем приходит из Тулузы!
Еще не заглох шум от дела Каласа, как Вольтер принимается за новые дела справедливости. 17 июня 1765-го обещает прислать тому же адвокату Эли де Бомону мемуар Сервена, которому предъявлено такое же обвинение, и пишет: «Вы увидите, если это вероятно, можно добиться справедливости для несчастной семьи, дать им других судей вместо этих палачей». Еще раньше, 10 апреля, в письме д’Аржанталю проводит аналогию ужасов нового дела с делом Каласов. «Правдолюбец Эли второй раз взялся за защиту невиновности. Скажут, слишком много процессов, но, мои обожаемые ангелы, чья это вина?» Тут же вспоминает «Философию истории» аббата Рацена и иронически спрашивает: «Не его ли?»
Восторгаясь де Бомоном, о собственных заслугах Вольтер не говорит. Это естественно. Но зато снова тратит время, силы, деньги, пишет бесчисленные письма, мобилизует помощь и средства друзей для защиты. 9 декабря делится с Дамилавилем радостью оттого, что «наш дорогой Бомон находит примеры, которые ищет. Бесспорно, он триумфально установит невиновность Сервенов, так же как невиновность Каласов». О своих заслугах снова — ничего!
Насколько высоко он ценил Бомона, единомышленника, союзника, а не просто наемного адвоката, явствует из письма, отправленного 13 января 1765 года ему самому. Письмо свидетельствует и о том, что защита отдельных жертв фанатизма и беззакония тесно связана для Вольтера с общими его убеждениями. «Вы — постоянный покровитель невиновности. Вас хорошо приняли в Англии, где судей Каласа приняли бы плохо. Нация врагов предрассудков и преследований создана для Вас. Я не смею льстить себя надеждой, что Вы перевалите через Альпы и гору Юра с таким же удовольствием, как переплыли Темзу. Но надеюсь забыть свою старость, если Вы окажете мне честь быть моим гостем». Дальше Вольтер делится остроумно высказанными и смелыми мыслями: «Обмен идеями во Франции прерван. Говорят, что запрещено даже пересылать идеи из Лиона в Париж. Прикрыли мануфактуру человеческого духа, как запрещенных тканей. Это забавная политика — превращать всех людей в дураков и не дозволять создавать славу Франции иначе, чем в Комической опере».