католической церкви. Король Неаполя, король испанский тоже утверждают независимость короны от папской власти. Вольтер доволен тем, что католичество раздробилось, и надеется — это сулит торжество Просвещения. Верит, что пришел момент переворота, во главе которого станут
философы.Но сколько для этого еще надо сделать! Несмотря на большой успех книги Беккариа «О преступлениях и наказаниях», французское правосудие, точнее, беззаконие — осталось неизменным. В «Принцессе Вавилонской», отразившей надежды Вольтера, отражено и это. Фанатики продолжают причинять зло, иезуиты, хотя их орден и запрещен, не унимаются. Автор обвиняет французов в ветрености: «Они всегда готовы превратить трагедию в фарс». Но еще больше — в том, что там пользуются огромным влиянием «банды мрачных фанатиков, отчасти невежд, отчасти плутов, которые одним своим видом нагоняют уныние… Какая-нибудь шалость молодого человека наказывается ими как отравление или отцеубийство…» — явный намек на казнь кавалера де Лабарра.
Но далеко не благополучно и в других странах. Трезвому реализму Вольтера не мешают ни сказочная форма, ни преувеличенные надежды. Хотя Амазан и восхищается в Англии свободными конституционными учреждениями, свободный сын Альбиона невозмутимо сидит в опрокинутой карете и беседует с интервалами по четверть часа.
В политически раздробленной Германии Формозанта встречает на каждом шагу, «князей, фрейлин и нищих». Несмотря на перемены, происшедшие в «черной» Испании, принцессу принимают за колдунью и едва не сжигают на костре. Естественно, что особенно достается Италии. Амазан поражен папскими трактатами и всеобщим раболепством перед «старцем с семи холмов, которому подобострастно лобызают туфлю, точно щека у него на ноге», — снова остранение.
Повторяя свои любимые мысли, Вольтер славит императора китайского за изгнание иезуитов, проповедующих религиозную нетерпимость, и хвалит протестантскую Германию, где «благодаря прогрессу разума и философии уничтожен навеки нелепый обычай хоронить заживо людей в кельях и навязывать им противоестественный обет безбрачия».
Не нужно преувеличивать, как это часто делают, значение того, что в 18-й главе, о пребывании Формозанты в стране киммерийцев, то есть России, автор неистощим в похвалах Екатерине II. Сказка сочинялась, когда «фернейский патриарх» оживленно переписывался с «Северной Семирамидой», и она так же воплощала его надежды на просвещенных монархов. Действительно, в «Принцессе Вавилонской» мы читаем, что императрица киммерийцев «…лучшая законодательница, чем Изида у египтян, Церера у греков», под ее мудрой эгидой дикая страна скифов превратилась в государство, где процветают «искусства, великолепие, слава», она «посылает войска не для кровопролитных войн, как другие монархи», а для того, чтобы «устанавливать мир… ее знамена — «знамена общественной солидарности», и главная заслуга императрицы — «первейший из ее законов — терпимость по отношению ко всем религиям».