В кухне пахло пригоревшей овсянкой. Не на сковороде же она ее жарит, мелькнула мысль. Тут же получил ответ:
— Я решила заболтать блинчики на толокне. По-моему, должно получиться интересно, не считаешь? Толокно, оно ведь жутко полезное. В нем содержится…
— Лиз! — позвал Алексей, на что она не отреагировала и продолжала расписывать химический состав овсянки. — Лиза! — прикрикнул он. Она замерла с половником над плитой. — Сядь, пожалуйста, и помолчи, нам нужно поговорить.
— Я сейчас… только налью тебе кофе, — не поворачиваясь, ответила Лиза и метнулась к кофеварке.
— Не нужно! Кофе подождет.
— Ну, ладно… — также спиной ответила она и переставила сковородку, чтобы не сгорел очередной овсяный шедевр. Судя по запаху в кухне, горели они у нее через один.
Когда она повернулась, почему-то бросился в глаза ее неряшливый вид — нечесаные волосы, растянутые на коленках домашние штаны и фартук, весь в пятнах. Женщина не может позволять себе так выглядеть, даже в домашней одежде, даже прожив с мужем сорок лет, подумал Алексей. Это даже не неряшливость, а нарочитая небрежность и упрямство, мол, воспринимайте меня естественной, а жизнь натуральной. Но Алексей не видел в этом ничего естественного и понимал, насколько она заблуждается. Только перевоспитывать ее у него нет ни сил, ни желания.
Она вытерла руки о фартук и опустилась на стул напротив. По решительности в глазах Алексей догадался, что она наконец-то осознала — разговора избежать не получится.
— Лиза, нам нужно расстаться, — без предисловий выпалил он.
— Да? А почему? — Она подозрительно прищурила глаза. Выражение лица стало злым, крысиным. Как он раньше не замечал? Она все прекрасно понимала, только прикидывалась наивной и простодушной.
— Потому что я не хочу и дальше так жить, — честно ответил он, решив не приукрашивать действительность и не давать ложной надежды. — Я тебя не люблю, и ты меня, думаю, тоже. — Сейчас он был уверен в своих словах. Ее поведение выдавало жуткий эгоизм и себялюбие.
— А кого же ты тогда любишь? — еще более подозрительно спросила она. — Ту кралю из театра?
— Не важно, люблю я кого или нет, — устало вздохнул он. Началось в колхозе утро. Она села на любимого конька — прикинулась, что не понимает сути проблемы, переводит разговор на другую тему. Пытается обвинить его во всех смертных грехах. — Важно то, что я не хочу больше жить с тобой! — резко закончил он мысль.
— Попользовался и бросил? — зло спросила она.
Если бы он разглядел в ней признаки неподдельного огорчения, если бы видел, что известие ее по-настоящему расстроило, возможно, не устоял бы, поддался жалости и еще на какое-то время оставил все, как есть. Но он видел перед собой разъяренную фурию, страдающую от ущемленного чувства собственного достоинства.