Признаюсь, была у меня тщедушная мысль, что одной на материке будет проще. Но выжить волчице удастся лишь, если найдет она себе достойную пару. Только тогда там, где солнце более милостиво, возможно, мне удалось бы встретить старость, а не пасть, ощущая, как холод добрался до сердца. Еще могла бы послушной стать воли норта. Как знать, может, люди тоже не позволили бы мне голодать. Но все же… Покориться человеку! Немыслимо. Не могу я побороть свою волчью гордость. Не могу и трусливо сбежать одна, бросив стаю в плену айсбенских льдов. Невероятно представить, что я могла бы вместо любимого волка с серебристой шкурой отдать предпочтение кому-то еще.
Ведь я люблю его, моего Китана. Мне нравится чувствовать себя желанной, равной кому-то в могуществе, разделять с ним победы и поражения. Вместе наделены мы с ним силой, какой не обладаем по одному. И здесь, окруженная чужаками, я чувствую себя как никогда одинокой.
Скоро ли я смогу прижаться к твоему теплому боку, мой волк?..
Вечером люди, усталые, обессиленные от тяжелой дороги, разводят огонь. И даже те из моего караула, что как коршуны следили за каждым неосторожным шагом, становятся менее бдительными, хоть и из виду бросать меня не спешат.
Саттар берет в руки дощечку — таких я еще не видала: вся гладкая, будто литая, из темного дерева, с узорами светлыми, искрящимися на свету. Она натерта до блеска, без острых углов, без зазубрин, что могли бы оставить занозы, саднящие в коже. А посередине блестят на ней тугие нити, всего пять штук, и каждая тоньше волоса с моей головы.
— Сыграй же нам, Саттар! — просит охотника мальчишка Бели. Его слова подхватывает общий слаженный гул.
Когда слышу музыку, не веря озираюсь по сторонам. Мои уши ласкает мелодия, не похожая ни на пение птиц, ни на волчий тоскующий вой. Никак не понять мне, как эта дощечка из мертвого дерева способна издавать звуки, сливающиеся в столь прекрасную песню. Саттар трепетно держит деревяшку в руках, и под его пальцами рождается творение, какого не знала прежде я никогда.
Поистине чудесно!
Мелодия обрывается. Сама я будто бы пробуждаюсь от наваждения и замечаю, что в лагере, кроме меня, музыканта и Ильяса, все спят. И воздух уже не полон чарующих звуков, а раздирается от дружного, слаженного мужского храпа.
— Торопиться нужно, пока норт отошел, — тихо говорит Ильяс. Тогда становится ясным мне, что Таррума среди спящих нет. Какой не была бы магия Сата, но не смогла она бы подействовать на сильного и уверенного в себе господина.
— Лия… Не мог сказать тебе этого раньше, но мне жаль, что все так вышло, — говорит мне охотник. Хоть и не злюсь на него, но признание слышать мне довольно приятно.