Тарасов и не предполагал, что первым ход сделает все-таки не он, а Староверов. Сделает, не дожидаясь утра. Все произошло так внезапно и быстро, что Тарасов даже не успел испугаться.
Он шел узким проходом между домами. Справа и слева – глухие стены. Только впереди в трех-четырех метрах просматривался вход в подвальное помещение – крытый драной жестью козырек, деревянная крашеная дверь – когда-то здесь помещался склад овощного магазина. Магазин давно пустовал. Очередной хозяин не торопился пускать его в дело, довольствовался правами на недвижимость. Возможно, потому что место тут было не самое бойкое. Здешние жители предпочитали не покупать, а брать на халяву. Тарасов был невысокого мнения о своих соседях. Сменить район было его главной мечтой, а в эти жаркие, изматывающие дни делалось просто-таки навязчивой идеей.
Вдруг впереди в ореоле сумеречного вечернего света нарисовалась некая мрачная фигура и стала быстро надвигаться на Тарасова. Он невольно остановился и стал всматриваться в эту неясную тень. Предупреждение Толика, которое до сих пор казалось ему просто болтовней, лаем бессильной Моськи, почему-то сейчас вспомнилось очень ярко. Тарасов автоматически поудобнее пристроил на ремне кобуру и даже расстегнул ее. Теперь он уже ясно видел, что на него идет Петр Староверов.
Староверов молчал и пер вперед, как танк. Внезапно в руках его появился обрез охотничьего ружья. Староверов вскинул его и выстрелил.
Тарасов инстинктивно пригнулся еще до выстрела, и ноги сами понесли его ко входу в подвал. С неприятным свистом над ним пролетела пригоршня дроби, зацокала о каменную стену. Тарасов успел на бегу обернуться и увидел, что с тыла надвигается еще одна фигура. Его зажали в тиски.
Он с разгону врезался плечом в хлипкую деревянную дверцу, снес ее, провалился внутрь и скатился по кирпичным ступеням вниз, в подвал. В нос ему шибанул застарелый запах сгнившей капусты. Тарасов вскочил, осмотрелся и, найдя угол потемнее, кинулся туда. Не спуская глаз с дверного проема, куда лился с улицы серый вечерний свет, Тарасов обтер о штаны перепачканные липкой грязью руки, достал из кобуры пистолет и передернул затвор. «Ну, суки, держитесь теперь! – дрожа от возбуждения, думал он. – Я вас научу Родину любить, подонки!» Он отчетливо понимал, что стрельба по живым мишеням в любом случае принесет ему кучу неприятностей. Еще неизвестно, сколько придется написать бумажек в свое оправдание, сколько пройти комиссий, проверок на дееспособность и прочей муры – с оружием теперь носятся как с писаной торбой, – но все равно стрелять придется. Игра пошла всерьез. Когда по тебе лупят из обреза без предупреждения – это предельно серьезно. Один неверный шаг, и по тебе будут скорбеть близкие и не очень люди. Сослуживцы будут говорить, что ушел в расцвете лет, а ведь многое еще мог сделать, начальство скажет, что такого работника будет очень не хватать. Про детей вообще говорить не стоит. Эти-то будут горевать по-настоящему. А ты будешь лежать весь в цветах по уши и даже рюмашку за собственный упокой махнуть не сможешь. «Нет, это не по мне, – решил Тарасов. – Сейчас я его завалю, и земля ему пухом. Лучше живым писать объяснительные, чем мертвым выслушивать лабуду про то, какой ты был хороший…»