Я набрался смелости и принес Альтову один из своих неопубликованных рассказов. В то время мои отношения с редакцией «Техники-молодежи» испортились окончательно: после публикации «Икарии Альфы» я возомнил себя опытным автором и отправлял в журнал по рассказу в месяц — разумеется, такие же подражательные и невразумительные, как мое первое «произведение». Даже хуже, если такое вообще возможно. Не получая ответа, я отправлял в редакцию письма с вопросами типа: «Как вам понравилось то, что я прислал, и почему вы не сообщаете, когда рассказ будет напечатан?» Наконец от Келера пришло письмо, которое давно затерялось, но помню я его практически текстуально.
«Если Вы будете заваливать редакцию своими письмами, — писал Келер, — это ничего не изменит в нашем решении публиковать Ваши рассказы или нет. И не нужно в каждом письме указывать, что Вы учитесь в девятом классе и что Вам пятнадцать лет. Об этом знаем не только мы, но, с нашей помощью, и десять миллионов наших читателей. Один раз Вам была сделана скидка на возраст. Однако писать Вы стали хуже. Или Вы начнете работать над собой и тогда действительно сможете войти в число наших авторов, или…»
Что там было «или», я не помню, но это и так понятно. А тут еще и статья в «Литературке»… В общем, рассказ свой я принес Альтову не потому, что был смелым и не боялся критики. Мне представляется сейчас, что это Борька — большой мастер на провокации — убедил меня показать очередной опус Генриху Сауловичу. Не помню, что мне было сказано после прочтения. Помню ощущение: все очень плохо. Текст был исчеркан красными чернилами, как после отвратительно написанной контрольной по литературе.
Я понял, что писателя из меня не выйдет, но и в управдомы переквалифицироваться не хотел. Правда, я уже тогда знал, что буду астрономом, так что, если литература не для меня, то ведь оставалась наука.
* * *
Как-то я пришел к Альтову один; то ли принес почитать новый свой опус, то ли, наоборот, хотел узнать, что думает Генрих Саулович по поводу уже прочитанного. Погода была плохая, лил дождь, дул ветер — типичная бакинская осенняя погода. Может, из-за погоды, а может, по иной какой-то причине Генрих Саулович начал вспоминать — чего прежде не делал — годы своей отсидки в сталинских лагерях. В тот вечер я вернулся домой поздно — кажется, за полночь. Разумеется, рассказ был подобен пунктиру — Альтов подробно останавливался на каких-то, возможно, не очень важных эпизодах, а важное пропускал, я не перебивал, но не уверен, что запомнил все. То есть, наверняка уверен, что всего не запомнил. А больше такого случая не представилось.