— Я вижу, — сказал он, пожимая плечами, — что они принадлежат вам по праву покупки; но, тем не менее, они принадлежат мне по праву наследования. Я могу очень легко разъяснить вам это, если вы решитесь выслушать мою историю; и, без сомнения, мы сможем решить вопрос о собственности.
Мое сердце сжалось от холодной уверенности в его голосе и выражении лица.
— Мне продолжать? — спросил он, закуривая сигару.
— О, конечно, — ответил я. — Я буду в восторге.
Он зловеще улыбнулся; затем вздохнул и покачал головой; дважды или трижды провел пальцами по своим длинным локонам; неторопливо скрестил ноги; и, устремив на меня пристальный взгляд, начал так.
— Хотя я уроженец России и родился в Санкт-Петербурге, по происхождению я — индус. Мой дед жил в провинции Хайдарабад; но, уехав оттуда еще молодым человеком, обосновался в Балагауте и стал рабочим на алмазных рудниках, широко известных как рудники Голконды. Мой дедушка был серьезным, молчаливым, нелюдимым человеком, и коллеги-шахтеры его не любили. Однако управляющий оказывал ему большое доверие, и получив повышение до должности надзирателя, он женился. Единственным отпрыском этого союза был Аджай Госал, мой отец. Индусы, как вам должно быть известно, придают большое значение образованию; и даже самые бедные проявляют такое уважение к знаниям, которое сделало бы честь рабочим классам более просвещенного сообщества. Ни один человек в его положении не испытывал этого чувства в большей степени, чем мой дед. Сам образования не получивший, он страстно желал, чтобы его сын воспользовался преимуществами, которые, вообще говоря, были доступны только богатым; и в соответствии с этим стремлением отправил Аджая Госала в возрасте одиннадцати лет в академию в Бенаресе. Люди сначала удивлялись и спрашивали друг друга, что это значит и где надзиратель нашел средства для этого. «Вы, случано, не находили в последнее время клад?» — спросил один из них. «Вы намерены сделать из маленького Аджая торговца бриллиантами?» — спросил другой. Но мой дед только молчал, и через некоторое время разговоры затихли. Так прошло еще одиннадцать лет; когда моему отцу исполнилось двадцать два, его вызвали домой в Балагаут, чтобы он получил последнее благословение своего умирающего родителя. Он нашел старика распростертым на циновке и почти безмолвным.
— Аджай, — пробормотал он, — Аджай, сын мой, ты прибыл вовремя — вовремя, потому что я не мог бы умереть, не увидев тебя.
Мой отец молча пожал ему руку и отвернулся.
— Аджай, — сказал мой дед, — я должен открыть тебе страшную тайну, которую моя душа отказывается унести в могилу. Готов ли ты выслушать меня?