— Вы, конечно, удивлены, видя меня здесь, Хоффман, — сказал посетитель, — но дело в том, что я пришел поговорить с Соломоном по поводу некоторых дел, и, услышав голос вашей девочки наверху, поднялся, чтобы послушать ее.
— Мы живем бедно, мистер Гримальди, — с достоинством произнес мой отец.
— Бедно, с этим маленьким сокровищем! — воскликнул мистер Гримальди, беря меня за руку. — Я бы считал, что мой дом богат, если бы я владел им! Какой великолепный голос у этого ребенка!
— Вот как! — сказал мой отец с холодным удивлением во взгляде. — Я никогда не слышал, чтобы она спела хотя бы одну-единственную ноту!
Незнакомый джентльмен присвистнул, уставился на меня, а затем принялся переводить взгляд с лица моего отца на мое со странным выражением недоумения.
Мой отец повернулся ко мне:
— Ты умеешь петь, Элис? — спросил он резким тоном.
Я запнулась, и опустил глаза, но наш посетитель ответил за меня.
— Пой, — приказал мой отец.
Я чувствовала, что не могу произнести ни слова, даже если бы моей жизни угрожала опасность; но джентльмен, увидев мое смущение, любезно прошептал мне на ухо несколько слов похвалы и ободрения. Я начала песню, которую пела в последний раз, но, увы! На четвертом или пятом такте голос и память отказали мне. Я задрожала, остановилась и разразилась бурными слезами.
— Фу, — презрительно сказал мой отец, — ребенок совершенно не умеет петь. У нее голоса не больше, чем у моей кошки.
Пронизывающий ветер и дождь жалобно стучали в ту ночь в окно моей комнаты, когда я, дрожа, лежала на своей маленькой кровати и рыдала, пока не заснула.
Не знаю, как это случилось, но мой отец вскоре после этого обнаружил, что я умею петь. Полагаю, что он, должно быть, подслушивал у дверей и возвращался домой в середине дня, чтобы сделать это; ибо вскоре, увы! Он был в этом совершенно уверен. Возможно, прошло примерно три недели после визита мистера Гримальди, когда произошли следующие события.
Стояла зима. Моего отца, как обычно, не было дома. В камине горел скудный огонь, который поддерживала пожилая женщина, прислуживавшая жильцам. Мне не разрешалось зажигать свечи, поэтому я обычно сидела, напевая или бренча на старом клавесине при слабом свете камина, пока не чувствовала себя достаточно усталой или опечаленной, чтобы подняться наверх и лечь спать. Этой ночью я очень устала, поэтому выгребла пепел несколько раньше обычного, тихонько прокралась в свою комнату и вскоре погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Возможно, я проспала около трех или четырех часов, когда меня разбудила тяжелая рука на моем плече и яркий свет перед моими глазами.