— Элис, — произнес строгий громкий голос. — Элис, немедленно вставай!
Я была так напугана и растеряна, что едва понимала, где нахожусь, и начала плакать.
— Прекрати, дитя мое, — сказал мой отец глубоким голосом, которого я всегда боялась. — Вставай и немедленно одевайся. Ты слышишь? Быстрее!
И, пожав мне руку, он оставил свечу и вышел из комнаты. Запыхавшаяся, плачущая и испуганная, я подчинилась. Ночь была очень холодной и, казалось, пронизывала меня насквозь. Я попыталась смыть следы слез со щек и посмотрела в окно. Все снаружи было черным, густой туман облепил стекла. Я услышала шаги отца на лестнице.
— Ты готова? — спросил властный голос.
Я была готова, поэтому спустилась вниз и нашла там своего отца и еще одного человека.
Незнакомец был крупным мужчиной с красным сердитым лицом и грубым голосом, и я почувствовала, что боюсь его.
— Это тот самый ребенок? — сказал он. — Она очень маленькая.
— Тем лучше, сэр, — сказал мой отец, — тем удивительнее.
— Сколько ей сейчас лет? — спросил незнакомец.
— Шесть или семь, я полагаю, — ответил мой отец со странной улыбкой, — но мы скажем — пять, мистер Смит, или четыре, если вам так больше нравится. Вряд ли кто-то станет доискиваться истины.
Они оба рассмеялись; но я была готова снова заплакать от ужаса. Я думаю, что мои страхи были главным образом из-за того, что я подумала — меня собирались продать и увезти — таким ребенком я была тогда!
— Что ж, Хоффман, давай сначала послушаем ее, — сказал незнакомец, когда отсмеялся.
— Спой, Элис, — сказал мой отец, — и учти, если ты будешь вести себя сейчас так же, как на днях, я выставлю тебя за дверь на улицу!
Тревога, которую вызвала у меня эта угроза, придала мне какую-то отчаянную храбрость. Я пела, сам не помню что; но незнакомец кивал головой и потирал руки; а мой отец, вместо того чтобы ругать меня, несколько минут серьезно разговаривал с ним вполголоса.
— Решено, Смит, — торжествующе сказал мой отец, — когда мы начнем?
— Время терять ни к чему, — ответил мистер Смит. — Пусть она начнет сегодня вечером.
— Сегодня вечером! — воскликнул мой отец. — Но уже одиннадцать часов!
— Неважно — они никогда не уходят раньше трех или четырех утра.
— Надень шляпку, дитя, — сказал мой отец. — Мы выходим.
О! Как мокро, холодно и скользко было на темных улицах! Ни одна лавка не была открыта; не было видно ни души, ни одного живого существа. Я помню ту ужасную ночь так же хорошо, как если бы это было вчера: стоячие лужи воды на тротуаре — длинные темные улицы — мерцающие масляные лампы — туман, который цеплялся за мои волосы и почти насквозь промочил мою одежду — холодный сырой ветер и кареты, которые раз или два прогрохотали мимо нас по дороге. Мы прошли большое, очень большое расстояние — и я думала, что мы никогда не приедем. Затем мы пересекли мост через широкую реку, и, наконец, остановились перед дверью большого магазина, все ставни которого были закрыты, а снаружи висела лампа. Мистер Смит тяжело постучал в дверь, сонный мужчина открыл ее и впустил нас. В тот момент, когда мы оказались внутри, я услышала громкий шум разговоров и смеха людей, звон бокалов и звук, похожий на стук молотка по дереву.