Едва зайдя к себе и закрыв дверь, я почувствовала, как стены давят на меня. Я постучалсь к Труди, но без ответа. Я была слишком взвинчена, чтобы сидеть дома, так что взяла фотоаппарат и пальто, вынула перчатки из карманов и вышла на улицу.
Когда я повернула за угол, на Лексингтон-авеню, на меня налетел порыв свежего ветра. Всякий раз, как я выходила с фотоаппаратом, у меня возникало особое ощущение. Аппарат был словно реквизитом, а я – актрисой, игравшей роль Эли Уайсс, известного уличного фотографа. Своим аппаратом я что-то заявляла о себе. Кто-то мог увидеть меня и решить, верно или нет, что я креативна, артистична и талантлива. И мне это нравилось. Мне нравилось быть больше чем секретаршей. Фотоаппарат был моей визиткой, глотком виски для уверенности. Девушка с фотоаппаратом – это значило, я что-то собой представляю.
Переходя 71-ю улицу, я увидела прекрасно одетую женщину, чье пальто было застегнуто не на ту пуговицу, и полы не сходились. В этом был какой-то знак несовершенства и уязвимости, заставивший меня взяться за аппарат и, стянув зубами перчатки, навести фокус на эту женщину.
Еще за несколько дней до того я поразилась человеческой несуразности, снимая мужчину, зажегшего сигарету не с того конца, и мне удалось уловить его растерянное выражение лица, когда он увидел, как дымится фильтр.
Я всегда была наблюдательной, но с некоторых пор стала видеть мир стоп-кадрами, ожидавшими, чтобы я запечатлела тот единственный момент, который расскажет целую историю – что случилось до и после того, как щелкнул затвор. Возможно, эти незнакомцы на улицах притягивали меня потому, что я сознавала собственную уязвимость и беззащитность в этом большом городе. На самом деле я стремилась уловить не только моменты какой-то неловкости, но и вполне заурядные сцены: как собака, улучив момент, лижет леденец мальчика, как женщина везет по улице коляску. Столько всего цепляло мой взгляд, что пленка расходовалась быстрее, чем я успевала ее покупать, и, уж конечно, быстрее, чем я могла оплачивать проявку.
Я продолжала идти по Лексингтон-авеню, пока не дошла до 63-й улицы. Я остановилась, едва замечая гудящие машины, спешивших куда-то людей и лаявшую из какого-то дома собаку. Я выдыхала, и в воздухе передо мной клубился пар, белый, призрачный, а я стояла на тротуаре, уставившись на рыжеватую кирпичную стену, арки карнизов и зеленую вывеску, на которой золотыми буквами было написано одно слово: «Барбизон».
Подняв фотоаппарат к лицу, я почувствовала, как все мои мысли и тоска по маме встали комом в горле. «