Размяв плечи, Кива закатала потрепанные рукава и поморщилась, когда грубая серая ткань коснулась еще не зажившей кожи на правом предплечье. Она не позволяла себе думать о том, что бы с ней сделали надзиратели три ночи назад, если бы ей на помощь не пришла новая тюремщица, та самая молодая женщина с внимательными янтарными глазами.
Кива до сих пор не имела ни малейшего понятия, почему тюремщица вмешалась и пригрозила, что смотритель будет недоволен. Надзиратели были не дураки. Они знали: пусть смотритель и держит Залиндов в ежовых рукавицах, ему не по душе, когда тюремщики злоупотребляют данной им властью. И все же их это не останавливало. Они по-прежнему издевались над заключенными, стараясь разве что не попадаться на этом.
А в янтарных глазах новой надзирательницы до сих пор теплилась искра чести, искра жизни, которая обычно исчезала в первые же недели работы в тюрьме, уступая место горькой неприязни. Других догадок, почему женщина вмешалась, у Кивы не нашлось. И все же, несмотря на всю свою благодарность, Кива теперь чувствовала себя обязанной перед янтарноглазой надзирательницей, а в Залиндове это никогда не приводило ни к чему хорошему.
Заглушив тревожные мысли, Кива сходила за деревянной бадьей со свежей водой и вернулась к мужчине. Затем принялась осторожно и тщательно смывать грязь и кровь, слой за слоем снимая изорванную в клочья одежду.
«Помни, мышонок: не существует двух одинаковых людей, мы все красивы по-своему. Человеческое тело – это шедевр, который заслуживает уважения. Во все времена».
Кива резко втянула воздух, когда в голове раздался голос отца. Она уже очень давно не вспоминала детство, давно не слышала, чтобы ее называли мышонком – это прозвище Кива получила, потому что ребенком громко пищала от испуга, – и давно не чувствовала, как глаза обжигают горячие слезы.
«Хватит, – одернула себя она, – не надо об этом думать».
Кива глубоко вдохнула, дала себе три секунды, чтобы справиться с эмоциями, и решительно вернулась к делу. Сердце ныло от шепота воспоминаний о мягких отцовских указаниях, а мысли то и дело невольно возвращались к тем дням в отцовском кабинете, когда Кива помогала местным, пришедшим то с одним, то с другим недугом. Сколько она себя помнила, Кива всегда была рядом с отцом – носила воду, рвала на полоски ткани, а когда стала постарше, ей начали доверять и стерилизацию лезвий, не опасаясь, что она случайно поранится. Из всех своих братьев и сестер Кива единственная унаследовала отцовскую страсть к целительству, единственная хотела облегчать чужие страдания.