На пороге сеней их встретила миловидная востроносенькая девка-чернавка. Румяная, как маков цвет, с каштановой косой и лукавыми, бойкими зелеными глазами. Ей и передал Гюрята Елисеевич просьбу великоградского посла. От Добрыни не укрылось, что при виде полусотника чернавка аж вся сразу расцвела, просияла, и ее щеки вспыхнули еще жарче. Гюрята, назвавший девушку по имени – Нивянкой, приосанился и ей украдкой задорно подмигнул. Держались эти двое как давние и короткие знакомые. Не зря парень откликнулся на просьбу воеводы с такой охотой: в восточное крыло дворца полусотник, видать, полюбезничать с этой зеленоглазой наведывался частенько.
Убранство уютных светлиц алырской царицы, куда чуть погодя позвали русичей, было не просто нарядным, но и каким-то сразу, с порога, согревающим душу. Глаз тут ласкала каждая безделица. На полах – пышные шерстяные ковры южной работы с мелким тканым узором, столы да лавки из кедрового и орехового дерева украшает затейливая резьба, в углах – расписные сундуки, окованные медью и серебром, на лавках – шелковые покрывала и вышитые подушки, сквозь оконца с цветными стеклами струится веселый розово-золотистый свет. В сенях над пяльцами склонились еще четыре девчонки-служанки. Богатырей они проводили округлившимися глазищами, полными жгучего любопытства. А одна, рыженькая, встретившись взглядом с Василием, покраснела не хуже Нивянки.
Востроносая чернавка – видно, старшая над прислугой Мадины – провела воеводу с побратимом через сени и два боковых покойчика. Отдернула тяжелую парчовую занавесь, затканную серебряными цветами, постучала в скрытую за занавесью дверь и с поклоном распахнула ее перед гостями, когда из-за двери раздался голос царицы: «Впусти».
Переступив порог, русичи оказались в просторной горнице с обшитыми мореным дубом стенами, красно-белой изразцовой печью и длинными скамьями, тоже застеленными пестрыми коврами. Мадина стояла у окна. Надето на ней сегодня было платье из вишневого шелка, вышитое золотой нитью, а в уборе, который покрывал тяжелые черные косы, сияли густо-малиновые гранаты.
Ночью алырка, похоже, почти не спала. Под запавшими и чуть припухшими глазами у царицы темнели синеватые полукружья – совсем как недавно у ее мужа. Брови были сдвинуты, у рта залегла горькая складка.
– Выйди, – велела дочь Милонега служанке. Лишь когда та скрылась за дверью, Мадина кивнула русичам: – Здрав будь, Добрыня Никитич – и ты тоже, Василий Казимирович. Признаюсь, гостей я с утра не ждала – да еще таких.
– Нам, государыня, с тобой побеседовать нужно. Не откладывая, – у Добрыни это прозвучало жестко, но церемониться с Мадиной он не собирался. Слишком многое было брошено на кон в игре, которую здесь, в Бряхимове, вели с послами князя Владимира. – Или ты нам начистоту рассказываешь, что за чудеса такие у вас во дворце творятся, или разговор у нас пойдет совсем по-другому. Не по-хорошему. Уже не с тобой, а с твоим мужем – да с тем добрым молодцем, который себя за него выдает. Кто он – никак двойник? Или того хлеще – колдун-оборотень в Гопоновой личине?