– Идем, – говорит Хиллари и пригибается под притолокой, словно ходячее дерево.
Внутри квартира как будто разделена надвое. В одной половине аккуратные книжные шкафы, в другой – ковры, велосипедные рамы, свечи, пепельницы, абстрактные картины и высохшие растения в горшках, все навалено, как будто тайфун прошел.
– Устраивайся, я сейчас чай организую, – говорит Хиллари, прикуривает от газовой конфорки и выпускает мощную струю дыма.
На лбу у него ни единой морщинки, щеки гладко выбриты. Когда Рекс и Зено были в Корее, ему наверняка не исполнилось и пяти лет.
Из проигрывателя жизнерадостный голос поет: «Love Grows Where My Rosemary Goes»[25], и по голове шибает осознание: Рекс и Хиллари живут вместе. В квартире только одна спальня.
– Садись, садись.
Зено садится за стол. Пластинка крутится. Волнами накатывают усталость и растерянность. Хиллари ходит по комнате, пригибаясь, чтобы не задеть головой лампочку. Переворачивает пластинку, стряхивает пепел в цветочный горшок.
– Клево, что к Рексу пришел друг. К Рексу никогда друзья не ходят. Иногда я думаю, у него до меня никого не было.
В двери поворачивается ключ, Хиллари смотрит на Зено, подняв брови. Входит человек в галошах и плаще. Лицо у него желтовато-бледное, над ремнем нависает брюшко, грудь впалая, очки запотели, а веснушки стали бледнее, но их все так же много, и это Рекс.
Зено протягивает руку, но Рекс его обнимает.
Чувства брызжут у Зено из глаз.
– Джетлаг, – говорит он, вытирая щеки.
– Конечно.
В миле над ним Хиллари подносит к глазу ноготь с облезлым зеленым лаком и тоже смахивает слезу. Наливает в две чашки черный чай, ставит тарелку с печеньем, выключает проигрыватель, надевает огромный лиловый плащ и говорит:
– Оставляю вас двоих, старых корефанов, наедине.
Зено слышит, как он, словно огромный разноцветный паук, сбегает по лестнице.
Рекс снимает плащ и разувается.
– Снег, значит, расчищаешь?
Комната как будто качается на краю обрыва.
– А я вот по-прежнему читаю поэмы железного века мальчишкам, которые не хотят их слушать, – продолжает Рекс.
Зено откусывает печенье. Ему хочется спросить Рекса, мечтал ли тот когда-нибудь вернуться в Лагерь номер пять, чувствовал ли тоску по тем часам, когда они в косом вечернем свете сидели за лагерной кухней и рисовали на земле буквы, – извращенную ностальгию. Однако мечтать о возвращении в концлагерь – безумие, а Рекс рассказывает о поездках в северный Египет, о том, как прочесывал там античные мусорные кучи. Все эти годы, все эти мили, столько надежды и страхов, а теперь он наедине с Рексом и в первые же пять минут совершенно растерялся.