Перевод Е. Мозолькова
Еще до войны в той школе, где учился Костя Кветка, рисование и черчение преподавал старомодный учитель Аполлинарий Феоктистович, по прозвищу Циркуль. Это прозвище дал своему учителю Костя, когда перешел в шестой класс, и оно прижилось.
Высокий, тонкий, в черном, еще царских времен, сюртуке, Аполлинарий Феоктистович оправдывал данное ему прозвище. Но меньше всего этого обтянутого черным сукном человека можно было назвать сухим и черствым. Он был старомодным, немножко напыщенным, но не сухим.
Когда-то очень давно Аполлинарий Феоктистович был учителем латинского языка в гимназии. Свой предмет он не только хорошо знал, но любил его и теперь часто пользовался им. И хотя особого интереса к латыни шестиклассники не проявляли, тем не менее на уроках Аполлинария Феоктистовича часто звучал этот мертвый, но красивый язык.
Любителем латинского языка чаще всего прикидывался Костя. Может, ему нравилась вдохновенность старого учителя, который с трепетным волнением произносил непонятные звонкие слова, возможно, им руководил самый обыкновенный эгоизм, но Костя, чаще, чем другие, шел на сознательную провокацию. Если кто-нибудь не сделал чертежа и чувствовал свою неминуемую гибель, его неизменным спасителем был Костя.
Как только Аполлинарий Феоктистович входил в класс, лицо Кости, сидевшего на первой парте, становилось задумчивым и мечтательным. Учитель раскрывал классный журнал, но в этот момент Костя поднимал руку.
— Я слушаю тебя, Кветка, — говорил учитель.
— Аполлинарий Феоктистович, как будет по-латыни книга?
Старый учитель отрывал свой взгляд от журнала, и на его лице появлялась улыбка. Он, конечно, догадывался, что не жаждой узнать новое латинское слово горит сердце Кости. Но преодолеть искушение и не ответить на вопрос Аполлинарий Феоктистович не мог. Тот, над кем навис дамоклов меч расплаты за допущенную нерадивость, вместо того чтобы быть вызванным и идти со своими чертежами к столу, некоторое время мог спокойно сидеть за партой.
— Слово «свобода», «книга» и «дети» на латинском языке имеют очень близкое звучание, — загорался старый учитель. — Либерас, либера, либри. Это же так легко запомнить.
Интерес шестиклассников к языку Овидия и Горация возрастал по мере того, как приближался долгожданный миг избавления — звонок на перемену. Наконец сторожиха взмахивала старым выщербленным звонком, и стриженые шестиклассники шумливой гурьбой срывались с места. Аполлинарий Феоктистович с растерянной улыбкой закрывал классный журнал, в который он за весь урок не поставил ни одной отметки.