Ничего себе, — оторопел журналист, — вот это ясность мысли у захолустного сидня! Слов на ветер не бросает…
— Хорошо бы еще, чтоб слова не расходились с делом, — закончил он уже вслух свои соображения.
— На мой счет не беспокойтесь, — сказал Причудов и значительно посмотрел на гостя. — А что касается демократии как таковой, так вот Филиппов — истинный демократ. Я его люблю!
— Любите? А я, по-вашему, шатун какой-то, безразличный ко всему на свете человек? И если вы любите Филиппова, зачем же вы хотите уйти от него? У меня вот и мысли такой нет, чтоб уйти.
— А куда я от Филиппова уйду? — возразил Орест Митрофанович. — Идти некуда. У нас тут ад, пьеска, разыгрываемая самим нечистым. Пока все больше разговоры, в точности как сейчас у нас с вами, но только грянет гром, тотчас многим не поздоровится и эти многие, не обинуясь, превратятся в зверей.
Прожевав и откинувшись, с удовлетворенным видом, на спинку стула, Орест Митрофанович произнес длинную речь:
— Мы с Филипповым не разлей вода, у нас общее дело, и у меня такое же мировоззрение, как у него. Просто я буду в Смирновске сам по себе, сам себе голова. И было бы странно, если бы Филиппов, этот свободно и ярко мыслящий человек, сопротивлялся задуманному мной организационному расширению. Организация должна расти вглубь и вширь, а это неизбежно приводит к делению на множество более или менее самостоятельных ячеек. Не правда ли? Другой вопрос, что в Смирновске никто не хочет планомерно и в рамках гуманистических программ помогать заключенным, даже те, кто сам прошел через тюрьмы и покрутился в мясорубке лагерей. Люди делают кислые физиономии, вот так, — скривился оратор, — когда я завожу об этом разговор. И объясняется это не тем, что им не нравлюсь я, а полным равнодушием к судьбам других. Это Россия, мой дорогой. Здесь никому нет дела до страдальцев, равно как и до талантливых людей вроде Филиппова или вас. Как это Бог попускает, чтобы столь равнодушный и косный мирок продолжал существовать?
— А, так вам смердяковщина не чужда? Любопытно… Но если ваши земляки равнодушны и к вашей судьбе, то вы, выходит дело, тоже страдалец. С этим нелегко справиться. Как вы, собственно, предполагаете жить дальше?
Орест Митрофанович сказал:
— Я пока держусь. Но Филиппов правильно говорит, что гроза не за горами. Это чувствуется… такое, знаете, напряжение в воздухе… А смердяковщину за мной почислить или что другое… Посмотрим лучше в корень. Взять хотя бы то, что убили у нас давеча судью Добромыслова. Сейчас не о том, конечно, впору думать, что за судья это был, какого сорта, но ведь, однако, тотчас поползли слухи, а это уже и есть ад, адская пещь. Слухи один другого нелепее, кошмарнее, гомонят, что судья, мол, брал взятки, изменял жене, спал с собственной дочерью. До стопроцентного неприличия как будто даже доходил… И кто-то, как видите, захотел с ним поквитаться. А когда пробил час расплаты, судья, дескать, хныкал, как дитя, и умолял о пощаде.