). Более того, время служит их общим измерением: подобно тому как вещи кажутся сменяющими друг друга, поскольку мы не видим вневременной реальности, которой они принадлежат, так и повороты колеса усиливают мучительное чувство ненадежности, поскольку мы действуем в
civitas terrena, а не в
civitas Dei. Задача Философии теперь — убедить Боэция, что saeculum и fortuna — непредсказуемость власти в мире политики — являются сторонами феноменальной и исторической нереальности, но существует некая перспектива, из которой все видится реальным.
Философия убеждает, развивая концепцию, позже получившую название nunc-stans, или вечного теперь[94]. Бог, будучи вечным, одновременно созерцает все моменты времени; Ему открыта и отчетливо видна как целое вся картина земной истории, и проблемы последовательности и предсказания для Него не существует. Мир истории различим в его простоте, единстве и совершенстве, а божественные воля и разум (которые суть одно) направляют его к искуплению человечества, которое Бог видит уже свершившимся. Отсюда следует — и это главная мысль «Утешения», — что «все есть благая Фортуна, все есть счастье» («all Fortune is good Fortune»)[95] или, скорее, что Фортуна поглощается парными понятиями Провидения и Судьбы. Провидение — это совершенство божественного видения, способность охватывать взором (или, с точки зрения человеческого интеллекта, предвидеть) все обстоятельства; Судьба — совершенство образца, который Бог предписывает и в котором Он воспринимает их[96]. То, что мы называем fortuna, — это наше несовершенное восприятие совершенства истории. В позднейшей, но родственной риторике стало более привычным говорить о Провидении как непостижимом ходе событий, направляемом к нашему искуплению разумом, который нам не доступен, а затем — как о том аспекте божественного разума, что управляет конкретными и чувственно воспринимаемыми явлениями, постигая при этом универсалии и идеи; и в этой традиции Фортуна могла приравниваться к Провидению. В «Божественной комедии» есть эпизод[97], очень созвучный Боэцию, когда Данте и Вергилий видят битву расточителей со скупцами, и Вергилий объясняет, что обе стороны пренебрегли противоположными дарами, посланными им Фортуной, небесным существом, которое распределяет земные жребии непостижимо для человеческого рассудка и само, будучи блаженным, не слышит человеческого ропота; а кто ропщет на пути Господни, тот, как нам уже известно, начал утрачивать il ben dell’intelletto[98], как вовсе утеряли его осужденные на вечные муки