Впоследствии это стихийное сопротивление коллективу во мне просыпалось неоднократно и осложняло мои отношения с одноклассниками. Я нарушала «сговоры» коллективно смыться с контрольной и другие подобные «акции». Когда в 8 классе почти все девочки получили похабные письма с «объяснениями» вопросов пола и с соответствующими «иллюстрациями», я уничтожила письмо, не читая. Помню, что я поручила Юре выбросить письмо в помойное ведро и после этого беспокоилась, не стал ли он читать его. Но Юра — рыцарь с детства, так и выбросил его, не заглянув в конверт. Девочки нашего класса устроили подлинное расследование, а затем допрос и установили «автора». Потом некоторые считали, что ошибочно, и что настоящий «автор» вынудил более слабого в моральном отношении приятеля взять вину на себя. Девочки потребовали перевода виновника в другой класс и объявили бойкот этому мальчику до конца школы. Я, конечно, с ним не разговаривала (потом он стал хорошим специалистом — инженером), но не потому, что так решили, а потому, что чувствовала к нему отвращение. Он был при этом очень воспитанным, хорошим учеником, всегда вежливым и интеллигентным. Одноклассницы порицали меня за то, что я уничтожила «вещественное доказательство» — письмо — и не приняла никакого участия в расследовании и в допросе в классе, а к тому же сказала, что этот допрос мне показался позорным.
Впрочем, в этом возрасте у меня уже были подруги, которые, несмотря на то, что я иногда с ними расходилась во мнениях, поддерживали меня. Я уже был членом «компании», хотя у меня была и мощная оппозиция среди мальчиков, отрицательно относившихся к моему увлечению литературой. Они намекали на то, что я слаба в математике, хотя я никогда ниже четверок не опускалась. Впрочем, во мне находили черты «чудачливости»: я одевалась не по моде, и у меня не было «романов». Моя «особость» была замечена и отмечена. Дело было в том, что отрицание коллектива мне не сходило с рук. Хотя и в Петершуле я подчас ощущала свое несогласие с другими, для меня годы в этой школе имели очень большое значение. Интересно, что, когда мы встретились на банкете соучеников, будучи людьми 45–46 лет, мы все «вошли» в «роли» своих детских лет. Активистки привели постаревшего вожатого и вместе с ним организовывали танцы польки-еньки и пение песен прежних лет, а у меня от этого «шкура становилась дыбом».
В старших классах у меня образовалось довольно прочное дружеское окружение. Подруги были и у меня, и у Ляли, и создавались компании. Многие девочки бывали у нас дома и занимались, помогая друг другу. У Ляли была подруга Дебора (Деба) Крупп — очень способная к математике, которая помогала нам в трудных случаях. Мои подруги были интеллектуалками, с которыми мы рассуждали, «теоретизировали», обсуждая мировые вопросы и семейные конфликты, возникавшие у некоторых из них время от времени. В нашей семье отношения были ровные, хорошие, и одна очень близкая мне подруга даже порывалась уйти жить к нам. Из этого ничего не вышло. Мои родители повели себя мудро, доброжелательно, но осторожно. Ее мать — бойкая, нарядная дама с большим апломбом, была уже готова устроить нам скандал, но победила без скандала, так как никто с ней в конфликт не вступал.