. Гоббс со смыком» (Гоп со смыком фигурирует в известной блатной песенке). К сожалению, одаренный и симпатичный юноша Мирон Левин вскоре умер от туберкулеза.
Несмотря на многие трагические события, университетские годы и для меня, и для Юры до его призыва в армию были счастливыми.
Во все годы нашей юности нам внушали, что эпоха империализма с ее особенностями делает неизбежной новую мировую войну, но перед началом войны эти утверждения стали вдруг сходить на нет, газеты и радиосообщения приобрели исключительно мирный и благополучный характер. Немало потом потрудились историки и политики, объясняя, как получилось, что война явилась для народа, властей и даже военных неожиданностью. Несмотря на спокойствие сообщений, у меня в предвоенные дни прочно сформировалось чувство глубокой тревоги. Может быть, оно было вызвано тем, что смутные тревожные слухи до нас все же доходили. За несколько дней до начала войны мне приснился очень красочный и очень странный сон. Мне снилось, что я иду по большому скверу около Дома Политкаторжан недалеко от Невы, и кусты в этом сквере цветут крупными розовыми цветами. Я собираю ветки этих цветов и вхожу с ними в мечеть. Внутренние помещения мечети мне представляются бесконечным рядом залов, анфиладой. Я иду по этим залам и прохожу ряд прекрасных помещений. Стены одного из них, в конце анфилады, облицованы плитами черного мрамора. Я выхожу из этого помещения в следующий зал и вижу, что пол его покрыт белым мрамором. В стене этого зала находится большое окно, украшенное восточной решеткой. Через него видно синее небо, все усеянное белыми голубями. Голуби пролетают через решетку и садятся на мраморный пол, и чей-то голос произносит: «Это царские голуби». Когда я позже, в эвакуации, в деревне, рассказала этот сон своей квартирной хозяйке, она уверенно сказала: «Царские голуби — это солдаты. Так называли в старину рекрутов».
Во время одного из научных заседаний, сидя в последнем ряду малого конференц-зала, рядом с другими аспирантами, я неожиданно для себя громко и уверенно сказала: «Пройдет, может быть, всего несколько дней, и мы уже никогда не встретимся в этом зале этим же составом». Те, кто сидел близко от меня, удивленно поглядели на меня. Надо сказать, что я сама тоже удивилась. Эти слова я произнесла как бы не намеренно. Очевидно, во мне заговорила внутренняя неосознанная тревога. К сожалению, они оказались «пророческими». Многих друзей и товарищей мы утеряли, погибло и много близких нам людей — граждан Ленинграда и ученых Пушкинского Дома. Аспирантов Пушкинского Дома в начале блокады уволили. Я успела участвовать в работах по охране здания Пушкинского Дома, в других мероприятиях, связанных с охраной и подготовкой к военному нападению на город, затем ушла работать в госпиталь, а позже в детский дом, куда стали собирать ленинградских детей, потерявших родителей. Изредка мне удавалось посещать Пушкинский дом. Я участвовала в дежурствах, дежурила с Б. М. Эйхенбаумом, М. К. Клеманом, Н. И. Мордовченко, Д. С. Лихачевым. В одно из таких посещений я говорила с В. В. Гиппиусом — это было незадолго до его смерти. Я не понимала, как он близок к смерти, а он, как мне теперь кажется, чувствовал, что силы его кончаются, и это было подтекстом нашего общения.