В лекциях Гуковского, как и в его научных трудах, сочетались любовь к художественному тексту, чуткое проникновение в его эстетику и тенденция к осмыслению больших, общих процессов истории литературы и общественной мысли.
Особое его внимание привлекали проблемы философии художественных стилей и основания идеологических и социально-психологических полемик. В стремлении выстроить четкие линии идейных противостояний он иногда шел на «жертвы» — упрощая вопрос об историческом значении отдельных деятелей, но в 30-40-х годах XX века истолкование литературной борьбы как главной силы, обусловливавшей развитие, было распространенным представлением в науке.
Стимулируя самостоятельность студентов в научных специальных экскурсах-разысканиях, Г. А. становился с ними как бы на товарищескую ногу, демонстрируя, что они не «школяры», а коллеги его. Хотя это было педагогическим приемом, но приводило к реальному его сближению с наиболее активными и наиболее близкими к нему по возрасту, более зрелыми студентами: А. М. Кукулевичем, Г. П. Макогоненко, И. З. Серманом и некоторыми другими. Конечно, эти студенты тоже были младше его, но все же были не такими «зелеными», как вчерашние школьники. Да и Григорий Александрович хотя и числился профессором, но еще не защитил докторскую диссертацию, когда стал читать нам лекции, ее он защитил несколько позже. Я присутствовала на его защите. В вестибюле Пушкинского Дома стояла большая очередь — сдавать пальто в раздевалку. Студенты, которых было много, смешались с известными учеными и литературной элитой. Все были веселы и оживленны, ожидали интересной научной дискуссии. Вдруг мимо меня прошел другой наш лектор — Н. К. Пиксанов — и угрюмо произнес, обращаясь к самому себе: «Как на тенора собрались!». Меня это поразило, мне казалось, что так все заманчиво: собрались ученые и будут спорить, а Г. А. будет отвечать на критику с присущим ему остроумием, и вдруг такое отсутствие интереса и такое раздражение! Пиксанов читал нам литературу первой половины XIX века, читал скучно и в духе вульгарного социологизма, но был человеком трудолюбивым, образованным и хорошо относился к студентам. Он приглашал их к себе и давал читать научную литературу, правда, только у себя в доме, раз в неделю. Я бывала на этих его «приемах», и он относился ко мне хорошо. Но и впоследствии я наблюдала его враждебное отношение к Гуковскому. Очевидно, здесь играло роль «формалистическое» прошлое Григория Александровича.
Через несколько лет, когда я писала дипломную работу под руководством Л. В. Пумпянского, этот замечательный ученый сказал мне: «Вы не можете себе представить, как быстро вырос в научном отношении Гуковский. Ведь всего восемь лет тому назад он был формалистом». Я невольно возразила ему: «Восемь лет тому назад мне было тринадцать лет».