Воспоминания (Лотман) - страница 79

В 1921 году в статье, посвященной смерти Блока и Гумилева «Миг сознания», Б. М. писал, что бывают моменты, когда человеку внезапно откроется ограничение его поколения во времени. Он ощущает, что история уже вставила это поколение в жестокие, железные рамки, что ничего уже нельзя изменить, оно уже в цепях истории, с которой до того так дерзко заигрывало. «Наступает миг сознания, тихая минута ужаса […] В эти тихие минуты ужаса и сознания люди ломают свою жизнь […] стреляются или просто умирают». Б. М. «просто умер». Мысль о смерти, о том, что нужно кончать с жизнью, ему приходила и в детстве, и в 1946 году при соприкосновении с проявлением грубого, обывательского непонимания и хамства. Этот дух обывательского хамства он ощутил и в не понимавшей его аудитории. Смерть Б. М., как и смерть Б. В. Томашевского, была героической, это была смерть человека железной воли, профессора-профессионала и мыслителя.

В пору своего пребывания в университете я слушала два курса Бориса Викторовича Томашевского: спецкурс «Пушкин» и курс «Поэтика». Уже тогда Б. В. был известным текстологом, блестящим знатоком тонкостей поэтики и стилистики. Оба курса отличались богатством материала, строгим построением, деловитостью и ясностью выражения авторской мысли. Я познакомилась с Б. В. лично, когда мы оба работали в Пушкинском Доме: Б. В. как заведующий рукописным отделом, я сначала как научно-технический, а затем как младший научный сотрудник. Я занималась по преимуществу в читальном зале рукописного отдела, на первом этаже. Вход в этот отдел был из большого зала, в углу которого находилась дверь, ведущая во внутренние помещения архива. Здесь был и кабинет Б. В. Мы встречались с Б. В. на заседаниях, а иногда в «проходном» зале архива около памятника Веселовскому, сидящему в кресле.

Вокруг этого памятника происходила длительная трагикомическая борьба, характерная для того времени. А. Н. Веселовский — замечательный русский ученый, академик, один из основателей сравнительно-исторического метода в поэтике, умерший в начале XX века, внезапно подвергся «разоблачению» и бурным нападкам советских властей. Дело в том, что некоторые советские ученые, прежде всего Виктор Максимович Жирмунский, высоко ценили деятельность Веселовского и его идеи о закономерностях развития литературы и фольклора. Появился ряд научных статей, посвященных данной проблеме. Внимание надзирающих за наукой органов было возбуждено тем, что русские литература и фольклор ставятся в один ряд с аналогичными явлениями в других культурах, и тем самым их оригинальность как бы подвергается сомнению. Как писал Некрасов: «…в вашей книге есть / Такие дерзкие места, / Что оскорбилась чья-то честь / И помрачилась красота». В Пушкинском Доме проводились заседания, разоблачающие давно ушедшего из жизни Веселовского. Хозяйственная часть Института сделала из этого свой вывод. Решили, что большой мраморный памятник Веселовскому дискредитирует Институт. Зам. директора по хозяйственной части распорядился закрыть Веселовского шкафами. Но шкафы загородили помещение, и было указано, что нельзя загромождать проходы из противопожарной безопасности. После этого тот же начальник додумался надеть на голову Веселовскому ящик. Я вышла из читального зала архива и обомлела. Обратившись к инициатору этого замечательного решения, я сказала: «Вы берете на себя большую ответственность. Памятник зарегистрирован в инвентарных книгах и имеет большую ценность как художественное произведение. К тому же мрамор — хрупкий материал, и любая царапина может вам доставить большие неприятности, а может быть, и материальные убытки». Б. В., который вышел из своего кабинета, горячо поддержал меня и окончательно напугал бедного хозяйственника. Тот осторожно снял ящик и больше к этой идее не возвращался. Тогда памятник замаскировали серыми простынями, но сотрудники пугались, когда вечером выходили из архива. Простыни пришлось снять. На этом дело не кончилось. Дирекции явилась гениальная идея передать памятник в Русский музей. Через несколько дней пришла комиссия из музея, состоящая из ученого-искусствоведа и его ассистентов. Руководитель комиссии мне показался симпатичным. Он стоял свободно, жестикулировал и был в хорошем расположении духа. Свое заключение он выразил в простых и очевидных выводах. «Скульптура хорошая, высокого качества, автор известный — В. А. Беклемишев. Статую мы можем взять в запасник и со временем выставить. Но демонтировать этот памятник и перевезти его в Русский музей — огромная работа, которая будет стоить больших денег: он очень тяжелый и хрупкий. Она должна быть осуществлена за счет средств Пушкинского Дома». Денег в Институте не оказалось, и вся эта эпопея, как и многие другие проекты, закончилась ничем. Как назло, вскоре наш Институт посетил какой-то представитель Обкома с целью проверки. Пройдя мимо памятника, он сказал: «Хороший у вас бюст молодого Маркса!». Так вопрос был исчерпан. Это происшествие может показаться легендой, и действительно имеет все основания стать петербургской легендой. Но, к сожалению, это истинная правда, к тому же характерная.