Всю жизнь изучая стихи и поэмы,
Он был прозаичней и проще, чем все мы.
Стихи он читал нарочито спокойно,
Считая эмфазу игрой недостойной.
Французской иронией вскормлен и вспоен,
Ее он носил, как оружие воин.
Казалось, что в Пушкине он принимает
Лишь то, что в нем разум и скепсис питает.
Он шел, утомленный бессмысленной сходкой,
Тяжелой и мягкой тигриной походкой.
Его тяготило попранье рассудка
В прожитые им бесполезные сутки,
И только глаза говорили живые,
Что все ж он старик не такой, как другие.
А ночью под шепоты Парок угрюмых
Он слышал призывов далекие шумы,
Свободной стихии движенье и пенье,
Валов романтических гром и кипенье.
Он море любил и в пучине, случалось,
Топил раздраженье, печаль и усталость.
Он плыл, как большая и сильная рыба,
Легко раздвигая прозрачные глыбы.
И там, на просторе, где разум не страждет,
Смертельный удар он почуял однажды.
Казалось, заботы, печали и горе
Настигли его среди блеска и моря.
Он на спину лег и усилием воли
Презрение выразил смерти и боли —
И мертвый пловец, он не сдался стихии,
Ведь был он старик не такой, как другие.