. Н. И. очень рано оценил научные способности Лотмана. Юрий Михайлович, как и другие студенты ЛГУ, был учеником наших блестящих, знаменитых профессоров старшего поколения, но своим научным руководителем он попросил быть Н. И. Мордовченко, который был тогда доцентом.
Я посвятила научному увлечению Н. И. шуточное стихотворение:
Он истолкован, объяснен,
Его читать мы можем на ночь.
Мы говорим: «Виссарион»
И мыслим: «Николай Иваныч».
Оно было напечатано в стенгазете Пушкинского Дома, и Н. И. сразу определил мое авторство.
Как и Н. И. Мордовченко, И. Г. Ямпольский стремился к научной точности. Он был непреклонно строг, искореняя невежество и ошибки, возникшие по небрежности и недосмотру. Он считал, что обилие разного рода неточностей или грубых ошибок заполняет страницы литературного и научного текста самых разных изданий и снижает уровень общей культуры. Обследуя целый ряд журнальных и других изданий, он выпустил ряд статей о небрежности и неграмотности на их страницах. Я пробовала смягчить его строгость, склонить его к снисходительности, напоминая ему, как легко просачиваются ошибки в текст без воли автора и как сами авторы этим бывают огорчены. Он возражал мне, что заботится не об отдельных пострадавших от его замечаний, а о состоянии литературы и научного уровня. Сам он был признанным блюстителем научной нравственности и знатоком литературных традиций и обычаев. Ему не раз случалось лично высказывать порицание начальнику, занявшему высокий пост и притеснявшему коллектив ученых. При этом он не считался с тем, как его откровенность и смелость скажутся на его собственном положении. Я знала, что И. Г. Ямпольский, как и Б. В. Томашевский, славился своей прямотой в выражении оценок и мнений, и я способствовала тому, чтобы на защите моей кандидатской диссертации в качестве оппонентов выступали именно они. Это были грозные оппоненты; конечно, я трусила и не ждала пощады. Но их оценка была в высшей степени авторитетна и содержательна. Уже тогда я соображала, что такая защита дает молодому ученому выступить и заявить о себе, а без риска нет интереса. Все сошло вполне благополучно — особенно если принять во внимание, что после прочтения первой главы моей диссертации Борис Викторович Томашевский сказал мне: «Ну, это вы написали для самообразования». Впоследствии я призналась ему, что его отзыв о первой главе напугал меня, так как действительно, работая над диссертацией, я о многом узнавала впервые. Пощипав основательно мою работу и указав на все неточности и недостаточно доказанные положения, оппоненты все же похвалили меня, а в отзыве Томашевского упоминалось даже о «ясном уме», что, говоря словами А. Н. Островского, «дорогого стоит». На следующий день Л. А. Плоткин, который был в то время заместителем директора Пушкинского Дома, остановил меня и с испугом в голосе спросил: «Вы что, в самом деле написали такую хорошую диссертацию?» — «Ну что Вы! — ответила я. — Это они похвалили меня для поощрения». Ответ скромный, но мудрый.