.
Способом личностного самоутверждения женщины оказывается не измена, но верность. Поэтому образ сильной женщин, проявившей свою личность, – это, прежде всего, вдова, как княгиня Ольга, входящая в историю местью за мужа, или решительная Марфа Борецкая, пытающаяся править Новгородом и противостоять Москве после смерти мужа-посадника. Нарицательным женским образом в русской литературе становится Ярославна, тоскующая на стене в Путивле по томящемуся в плену Игорю, или верная Настасья Марковна протопопа Аввакума с её «ино еще побредем». Есть в русском эпосе и тема прямого отвержения адюльтера – история сватовства Алеши Поповича к Настасье Микулишне.
Классическим «антиадюльтерным» произведением древнерусской литературы выступает «Повесть о Петре и Февронии». «Есть что-то общее в деталях этой повести с западноевропейским средневековым повествованием о Тристане и Изольде» – отмечает академик Д.С. Лихачев и проводит действительно немало сближающих параллелей[55]. Но при всем родстве двух произведений их противопоставляет главное: «Тристан и Изольда» – это трагическая история состоявшегося адюльтера, «Повесть о Петре и Февронии» – история адюльтера пресеченного, история о верности – верности жены мужу и необходимости верности своему слову, в которой убеждается князь Петр, попытавшись обмануть Февронию. История любви в древнерусской повести утверждается на верности, так же как в западноевропейской любовь утверждается через попрание верности.
Казалось, что послепетровская трансформация русской культуры должна была бы изменить этот культурный код, приведя её в соответствие с воцарившейся галантной атмосферой, перенесенной в Петербург из Версаля. Галантная поэзия и проза действительно появляются, и в большом количестве. Но когда дело доходит до большой формы и глубокого содержания русская классическая литература воспроизводит именно традиционный архетип: является пушкинская Татьяна, которая вопреки всей ожидаемой логике романа осуществляет себя через верность даже вопреки чувствам. Роман Пушкина заканчивается ровно там, где европейский метасюжет предполагал начало романа. Характерно, что подавленный аффект Онегина выражает себя в путешествии. Впрочем продолжение романа не удается, поскольку его центральным событием становится именно отвержение Татьяной Онегина.
Русская классика раз за разом предпринимает подходы к европейскому романтическому метасюжету и раз за разом терпит великую неудачу. Русский роман оказывается историей об отвергнутом адюльтере, несостоявшемся адюльтере, самоубийственном адюльтере – будь то «Гроза» Островского или «Анна Каренина». Роман Толстого оказывается шедевром русско-европейского литературного синтеза – безупречно исполненная в традициях европейского романа история адюльтера, и безупречно же воспроизведенный русский сценарий – адюльтер оказывается бессмысленным и самоубийственным, он не проявляет, а угашает личность героини. Если Эмма Бовари у Флобера запутывается во внешних обстоятельствах сопровождающих её поступок и гибнет из-за них, то толстовскую Анну убивает именно самоисчерпание, нравственный тупик её положения, рядом с которым торжествует гармоничная семья Левиных.