И позже, когда костлявого — избитого, бледного — снова привели в палату, на его «брата-близнеца» это, казалось, никакого впечатления не произвело. Он только улыбался и продолжал ковыряться в носу. Брайан не поверил своим глазам. Как костлявому вообще удалось добиться оправдания, он не знал, но занервничал.
Судя по всему, ходом событий все были вполне довольны. Врачи улыбались, а дежурные медсестры вновь стали проявлять дружелюбие. Чувствовалось, что все напряжены.
Наутро костлявого снова увели. Всю ночь он трясся как осиновый лист. Должно быть, понимал, что с ним будет.
В обед в палату вместе с солдатом СС вошел молодой офицер службы безопасности. По его распоряжению пациенты перешли к окнам напротив того ряда кроватей, где лежал Брайан. Спорить никто не стал. Брайан подошел в числе последних, а потому оказался во втором ряду — следить за происходящим можно было, лишь стоя на цыпочках. В этом положении обзор ему закрывали оконные решетки, потому он вытянул шею и положил голову на плечо стоявшего впереди.
Вдоль утеса, начинавшегося в паре метров от стены и шедшего до самой часовни в сотне метров от него, открывался свободный обзор. Узкую, голую территорию украшал лишь обычный столб, — казалось, им пометили какую-то дыру.
У этого столба привязали костлявого — и там его пристрелили на глазах у пациентов, вместе с которыми он больше полугода жил, делил палату и дышал одним воздухом. В момент выстрела Брайан повернулся к Джеймсу: тот стоял поодаль в первом ряду, а рядом с ним высилась фигура рябого. От грохота выстрела Джеймс вздрогнул — тут ошибиться было невозможно, — и на несколько секунд его слишком внимательный и лихорадочный взгляд приковало к себе тело, подавшееся вперед в последних судорогах. У Брайана на лбу выступил холодный пот, но не из-за казни или реакции Джеймса, а из-за того, что рябой кивнул широколицему, буравя Джеймса взглядом.
Через некоторое время они привязали к столбу и пристрелили следующего. Кем был нарушитель, Брайан не знал. Он был не из Дома алфавита, и его, несомненно, поймали на попытке уклонения от воинской службы. За подобного рода преступления наказывали жестко и безжалостно — и это должно быть известно всем.
Повисшая голова костлявого собрата на близнеца впечатления не произвела — он явно не понимал, что произошло. Никто не попытался его утешить. Никто его не допрашивал. После казни кровать тощего унесли, в палате вымыли пол, напоили всех эрзац-кофе, а Курт принес громкоговоритель, чтобы скрипки и литавры всех успокоили.
В конце концов, в отделении ведь лечились люди.