Она должна быть жива.
Обратную мысль я просто не допускаю.
На лекарском столике, рядом с толстыми восковыми свечами, лежит коробка, и из прорези между крышкой и основой сочится легкий голубоватый свет. Открываю ее, хоть и не с первого раза. Выдыхаю с облегчением, потому что внутри — вполне приличного размера Аспект Атио, похожий на осколок голубого горного хрусталя. Рядом — маленькое приспособление, похожее на лупу, но утыканное иглами с одной стороны. Это — медипал, совсем новая разработка. Я только раз такой и видел, и когда лекарь «лечил» им простую рану на ноге, подопытный — здоровенный мужик-кузнец — выл и рыдал как малое дитя. Но зато рана почти затянулась.
— Что ты делаешь? — Ивлин забывает о своем намерении меня проучить, и подвигается ближе, одержимая любопытством.
— Тебе лучше уйти, Ив, — почти искренне забочусь о ее душевном состоянии. Эта штука, похоже, воздействует на верхние слои кожи примерно как огонь, и запах при этом стоит почти такой же. — Не подготовленные носовые рецепторы это могут и не пережить.
Ивлин фыркает, заходит мне за плечо и ее дыхание на коже неимоверно раздражает.
— Ив, отойди, пожалуйста, — держусь из последних сил. — Ты мне мешаешь, а я еще никогда этого не делал.
Я кладу Аспект на внешнюю сторону медипала, и невидимые до этой минуты тонкие серебряные нити обхватывают его со всех сторон, плотнее прижимая к стеклу. Пульсация камня нарастает.
Еще минуту трачу на то, чтобы срезать с груди бинты.
Приставляю лупу к тому месту, которое под пальцами ощущается как разрытая свежая могила — там как будто такая же сырость, рвань и мертвечина.
Мычу себе под нос, когда острые шипы вонзаются в кожу, пробиая ее как будто до самой спины. Камень хаотично вспыхивает и гаснет, пока до меня не доходит, что он, как чуткий зверь, пытается подстроится под ритм моего сердца. И как только это происходит, я чувствую легкий толчок в груди, вслед за которым приходит адская, жгучая боль.
Хорошо, что у меня, видимо, дефект от рождения и я не способен на бабские слезы.
С меня словно снимают кожу, поливают кровоточащую плоть чистым огнем, на живую зашивают, а потом щедро посыпают швы солью.
К концу «процедуры» я на всякий случай проговариваю в голове свое полное имя и титул, потому что чувствую себя человеком, которому вместе со смертельными ранами заодно сожгли и мозг.
Хочется сесть, передохнуть, может даже позволить Ив влить в меня ту ядовитого цвета отраву, но… Тиль.
Одно воспоминание о ее испуганных зеленых глазах толкает меня к выходу.
Что ж, по крайней мере, я точно не истеку кровью до того, как выясню, что с ней…