— Лидочка, мне надо с тобой поговорить, — сказал однажды Лев. Он был настроен решительно, видно было, что собирался с духом, но дух этот все-таки никак собрать не мог. Он все время поправлял челку, которая спадала на глаза и жила своей свободной жизнью, ничуть не слушаясь хозяина. Лидка, застигнутая на кухне этой грозной Левушкиной торжественностью, отерла руки о фартук и профилактически выпила воды, хотя не знала, зачем людям, которые волнуются, надо пить воду. Но пресловутый стакан воды всегда сопровождал человечество при личных катаклизмах. Она, в общем-то, осознавала, что счастье долго не застаивается, истончается, а потом и вовсе улетучивается и так хорошо, как было, уже не будет никогда. Не то что мысленно она свое счастье отгоняла, совсем наоборот, затаивалась, чтобы не спугнуть, но опыт ведь никуда не денешь. И хоть возраст — это всего лишь число, это, помимо всего прочего, еще и опыт…
Она стала у окна, очень женственно поправила волосы и подняла на него свои зеленые встревоженные глаза. Хотела было что-то сказать, но поняла, что ответ не должен опережать вопрос.
— Мне надо будет уехать. Навсегда. Из Союза. Уже скоро. Ты меня простишь? — он произнес это так, словно надиктовал телеграмму, на одном дыхании.
— Куда? — довольно буднично спросила она, но сердце пошатнулось, словно пытаясь найти опору.
— Сначала в Вену, поездом, потом поглядим. У меня родственники в Израиле, я тебе о них рассказывал, — он виновато сглотнул, видно было, что волнуется.
Лидка, конечно, прекрасно помнила и про Левушкиных родственников из далекой Хайфы, о которых он действительно пару раз заводил разговор, и о совместных с ним походах за какими-то документами, о которых она не спрашивала (идем мимо, почему бы не забрать), и о долгих очередях в каких-то учреждениях (нужно тут бумажку одну подписать), о странных звонках при ней, когда Левушка терялся и, оглядываясь на Лидку, говорил, что сейчас занят, перезвонит позже. Разговоров об отъезде навсегда он не заводил, отказников тогда было слишком много, и попасть в привилегированную касту получивших волшебные документы на выезд из страны было как вытащить один счастливый лотерейный билет на миллион пустых. Но вот вытащил Лева, повезло… И ничего не сказал. Хотя, как выяснилось, его в тот же день уволили из редакции. Но он молчал, продолжал ходить по Москве и снимать, остервенело, впрок, с утра и до позднего вечера.
Многие из Лидкиного окружения, не близкого, конечно, упаси господь, но знакомые знакомых, пытались подать документы на выезд в Израиль, и некоторые после долгих мытарств его даже получали. Уезжать начали с самого начала семидесятых, не массово, конечно, каплями, но поток неуклонно рос. Проблема «пятого пункта», пункта национальности, существовала всегда, сколько Лидка себя помнила, нередко ощущая и на себе, что значит «ненадежный контингент». Странно, что Левушка в этом вопросе вел себя довольно скрытно, особо не высказывался, анекдоты про Сарочку или какого-нибудь старого умирающего еврея не травил и вообще почти не давал понять, что эта щепетильная еврейская тема его заботит, но умение распознавать родной пятый параграф сидело в нем, наверное, с детства.