Лидка, вытянув что есть силы шею и запрокинув голову, посмотрела в потемневшие Левины глаза, наполненные любовью — так, во всяком случае, ей показалось, — и еще сильней вжалась в него спиной. Руки она не опускала, они танцевали у его головы свой богомолий танец. Он следил за ними, они вводили его в некий транс, мерно и изящно покачиваясь перед глазами. Каждый пальчик исполнял свой отдельный танец, запястья изящно изгибались в такт неслышной музыке. Лида полулегла ему на грудь, прижалась, приникла, закрыла глаза. И он увидел, как ее рука резко покрылась мурашками.
Почему-то именно эти мурашки и эти по-змеиному танцующие руки у его головы запустили во Льве древний природный процесс — в одно мгновение его кровь из головы по венам ливанула в самый низ живота, все пять литров, как показалось ему. Льва ошпарило кипятком изнутри, и настолько горячим и бурным, что ему пришлось невольно согнуться пополам. Лида удивленно отпрянула, а он сел в позу роденовского мыслителя и сделал вид, что вдруг почему-то нестерпимо устал, запустил пальцы в волосы, закрыв лицо, и отчаянно попытался охолонуться, представив себе айсберг, огромный, ледяной, плывущий посреди холодного океана. И его, крохотного, сидящего на самой его верхотуре в надежде хоть чуть остудить свое желание. Но нет, ничего не вышло. Воображаемый айсберг начал растапливаться под натиском закипающей мужской крови, несуществующий лед под ним стал подтаивать, просел, он это даже отчетливо почувствовал, и горячая вода стала потоком извергаться вниз. Льва заметно передернуло, он шепнул Лиде: «Сейчас вернусь» — и попытался быстро выйти, почти выбежать из комнаты, прикрыв набухшую ширинку рукой, чтобы не опозориться, как мальчишка, при всем честном народе. Но быстро выбежать не получилось. Он зацепился ногой за стул, протяжно охнул, словно ушиб душу, скорее, даже завыл и решил, что жизнь закончилась. Или началась заново.
Лидка узнала этот его природный и такой знакомый стон, в мгновение оценила ситуацию и инстинктивно бросила на пол тарелку, которую схватила со стола — надо было срочно чем-то переключить внимание опытных девушек. Тарелка разбилась, все закудахтали, и Лева был спасен от подросткового позора. Выскочил из комнаты и надолго закрылся в ванной.
— Иногда мне кажется, девки, что всего этого не то что не было, — вслух подумала Лидка, — но и не могло быть в принципе. Что мы творили… А сейчас это вспоминается просто как сон, вот что значит безумство, молодость и страсть! Но ведь красиво же было, признайтесь!
— Красиво — не то сло-о-ово, — протянула Веточка — мы же все тогда были влюблены, а любовь, как говорил мой любимый Зигмунд (так она называла Фрейда), — это самый проверенный способ преодолеть чувство стыда, которое в нас как таковое отсутствовало. И ведь мы внутренне были гораздо более аморальными, чем могли себе вообразить. Ну ладно, не аморальными, а бесшабашными. Да, наверное, так точнее, бесшабашными и при этом безупречными! Ведь чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов сидит у него внутри. И вот все эти демоны вырвались из нас тогда на волю. Страшно вспомнить.