— Они рвутся на свободу. Правда, так и было, я ж это явственно видел, — продолжал Мамед, поймав удивленный взгляд Роберта на Аллу. — Деться они никуда не могут, гарцуют в нетерпении, бьют копытом, пускают пар из ноздрей. Но и боль внутри начинает расти, подкрадывается, вздыбливается, я уже понимаю, что что-то грядет. И вот они поворачиваются задом к моим уже избитым глазам, все разом, как в цирке, и по чьей-то неуловимой команде хрясь копытами! Боль неземная, словно через глаза пустили электричество, все темнеет, вспыхивают звезды, и ты падаешь, летишь куда-то вслед за мелкими вороными, которые становятся навозными мухами, и ты словно умираешь, — Мамед даже всхлипнул от жалости к себе. — Отсюда и мое авторское название этого незабываемого коктейля — «Удар копытом», не понимаю даже, больше в нем ангельского или дьявольского. Ребята, очень рекомендую! Хотя дух вон потом, жить не хочется, вырубает… — и добавил, скривившись: — Какое это ужасное место, моя голова…
Вид у него стал пришибленный и выхолощенный, словно его всего выпотрошили, а оболочку оставили на время. Он сидел, бесцельно ковыряя вилкой кусок поджаренного хлеба и внимательно рассматривая рисунок, который оставило на нем пригоревшее масло. Монолог этот, талантливый и эмоционально насыщенный, немного даже загипнотизировал Алену с Робертом. Но Роб встряхнул головой, сбросив с себя чужие болезненные видения:
— Прекращай, старик! Живой, здоровый, красивый, одаренный! Тебя все любят, хоть первого встречного спроси! Что за уныние? — Роберт снова закурил. — Всякое в жизни бывает, держи удар! А пить до потери пульса и стрелять — большого ума не надо. Жизнь любит, чтобы ее жили!
Посидели тогда, угомонили страдальца, обласкали-успокоили, как могли, увезли с собой пистолет и оставшиеся бутылки.
Мамед в Москву сразу возвращаться не захотел, остался еще на пару дней, но мозги проветрил, бутылки убрал, вороных коней загнал в стойло, ситуацию оценил и что-то, видимо, для себя решил. Потом позвонил Крещенским уже из города, поблагодарил, сказал, что они его спасли. Уж как там его спасли, Алена с Робертом особо не поняли, но в душе обрадовались, что острота этой ситуации спала и все, слава богу, обошлось.
А Мамед — ну что Мамед, встретился на посошок с Миленой, с ходу снова с ней поссорился, когда она заикнулась о последнем шансе и сближении. Сказал, что сблизить их после всего может только оптический прицел. Милена было задохнулась от ярости, наговорила ему кучу гадостей, в общем, спуску тоже не дала, отреагировала, как обычно, по-боевому, и встреча закончилась полным крахом пылких десятилетних отношений. Объявила, что будет жить теперь не своей жизнью, а по мотивам воспоминаний. Но Мамед развития нового сюжета ждать не стал, а тем же вечером улетел в Баку, где моментально, словно его спустили с поводка, на фестивале русского искусства познакомился с замужней оперной дивой, обнадеживающе пахнущей духами «Быть может». И сразу у фестивальных знатоков поинтересовался, как у нее на личном фронте: видимо, его уже тянуло на передовую, срочно хотелось подлечиться. Было вполне закономерно и, в общем-то, совершенно очевидно, что в одиночестве Мамеду долго побыть не получится, очень уж он был намагничен и привлекателен для страждущих охотниц. Да и потом, физически был не способен долго поститься.