Потом поля кончаются, тропинка теряется в скудных травах раскинувшихся между полями и лесом лугов, и мы идем напрямую, ориентируясь на чуть заметную припухлость на резко забирающем вверх склоне. Наконец различаю затаившееся между вековыми деревьями красное пятно. Скользя, спотыкаясь и поругивая коварных монахов, карабкаемся по осклизлому после недавних дождей откосу и… упираемся в глухую стену. Вход, конечно, с другой стороны. Храм мало кто посещает, и не ведут к нему вытоптанные туристами просеки. Но для того чтобы сердиться или возмущаться, нет ни духа, ни желания. Дыхание захватывает от открывающейся отсюда красоты! Долина, озеро и примыкающие к нему с востока горы Цзицзушань как на ладони. Чистый, прозрачный воздух скрадывает расстояния и придает особую яркость палитре раскинувшейся у наших ног чудесной картины.
По желто-зеленому, сотканному из прямоугольников, квадратов, трапеций лоскутному одеялу долины в какой-то неуловимой последовательности разбросаны белые угловатые пятна деревень. На фоне обрамляющих Эрхай с востока голых и безжизненных, каких-то тоскливо-розовых гор синева озера ярка и выразительна. И над все этим — насыщенно-голубое небо. От сбившихся в плотный комок на вершинах Цаншани тяжелых серых туч время от времени словно бы нехотя открываются невесомые, чуть прихваченные румянцем белые облака, лениво и важно проплывают над долиной, озером и скрываются за далеким горизонтом.
А Лазоревые горы сохраняют при этом нахмуренный и угрожающий облик. Их вершины укутаны пеленой свинцовых туч. По ущелью, словно исподтишка подбираясь к благодатной долине, крадется мглистый грязно-серый туман. Карабкающиеся к небу лесистые склоны неодобрительно и сурово смотрят из-под косматых бровей на раскинувшийся у их ног беззаботный и радостный мир. Цаншань — верный и надежный страж Дали, защищающий долину не только от холодных западных ветров, но и от непрошеных гостей. А монахи, строившие храм, не только понимали толк в красоте, но и умело заботились о своей безопасности: подобраться к их обители незамеченными практически невозможно, а уйти из нее в горы, раствориться в чащобах окружающих лесов — минутное дело. В давние смутные времена это была совсем нелишняя предосторожность.
История Ганьтунсы насчитывает целое тысячелетие. Не сосчитать, сколько монахов и буддистов-мирян, стремившихся к буддийским святыням Дали, останавливались на отдых в его гостевых кельях. Одним из самых известных постояльцев храма был опальный минский сановник, литератор и поэт Ян Шэнь (1488–1559), осмелившийся напомнить императору Шицзуну о необходимости блюсти «ритуал и церемонии» — предписанные правителю конфуцианством нравственные принципы — и отправленный за это в ссылку в далекую Юньнань. Очарованный открывающейся от стен Ганьтунсы панорамой, Ян Шэнь надолго обосновался в угловой башне храма, где написал немало наполненных восторгом от красоты Дали стихов.