14 апреля. Воскресенье. Был и Ровинский, и не застали оба, а это Шубинский Сергей Николаевич[486]. «Мне очень досадно, Иван Егорович, что не застал вас дома. Надеюсь видеть вас у Г. Ф. Карпова[487] во вторник и переговорить о том, что вам уже известно из письма К. Бестужева-Рюмина».[488]
Потом он же явился с Карповым. Просил о сотрудничестве. Сидели с часу до 4. Надоели и утомили, особенно Шубинский, великий болтун. Костомарову платят, что он просит — 125 рублей за лист, меньше он не взял. Нам по 60 р. за 35000 букв. Так платит Костомарову Стасюлевич[489]. Не заставши меня, Шубинский просил Настю, чтобы я избавил как-нибудь его от путешествия в 3-й Мещанский опять (а сам остановился на Никитской) и назначил у Карпова съезд. Мне вообще показалось, что эта личность с той площади, называемой Санкт-Петербург, где цель не наука, а промысел ею достижения денег, чинов, орденов, мест под видом общественной пользы.
16 апреля. Был я у Карпова и с Шубинским. Он рассказывал между прочим о Хмырове[490]. Это был чудак сумасшедший, ногти никогда не обрезал. В одних калошах ходил 13 лет. Летом зелени деревьев не любил и жил в Санкт-Петербурге. Питался одним бульоном. Беспрестанно пил чаи. На всякий маскарад непременно являлся и тратил для того последние деньги. Помер с голода от истощения сил. Но по всему выходит — добровольно. Схоронен на общественный счет. И прибавлю, превознесен своим кружком вроде Ивана Яковлевича.
28 апреля. Воскресенье. Был Пыпин.
30 апреля. Был Пыпин. Сказывал, что видел, как Викторов штудирует мою книгу «Домашний быт». Оказывается, какую пропасть я прочел и как мало выписал. Но это он говорил с целью сделать мне упрек викторовской, должно быть, что я не указывал на номера. Викторов работает для филимоновского журнала. Верно, они поверяют мою книгу с материалом, чтобы печатать то, что найдут больше.
Был Пикулин. Сказывал, что Козма давал обед деловой для деловых людей на 10 человек, стоящий 200 р. Что ж говорит, жалеть деньги, есть они и надо их тратить.
1 июня. Был Шервуд. Я потерял в нем всякую надежду, что он что-либо сделает для русской архитектуры.
4 июля. Был Бартеньев П. И. «Дайте, — говорит, — на вас взглянуть. Вы мне „Кунцова“ не дали и а вам „Архива“». «Да, я подписался,» — говорю. «Знаю». Рассказывал, что был в Петербурге, обедал однажды у Половцева[491]. Были также Бычков, Грот[492], Костомаров. Только стали закусывать, явился в. к. Владимир Александрович. Обедал же. Веселый, все читал. «Очень расхваливал ваше „Кунцово“, большие похвалы,» — говорил Бартеньев. Быть может правда она и есть, судя по тому, как вел себя Бартеньев со мною. Он звал меня — что-то было нужно. Я не пошел. Верно, хотел осчастливить этим анекдотом. Но я уверен, что из академиков едва ли кто читал мою книгу, как и сам Бартеньев. Нынче я подарил ему экземпляр. Потом пришпилил его за поклонение Есипову. Раз пять он краснел, как рак. «Вы, — говорю, — мало дорожите вашими словами в архиве. Вы дали Есипову утверждение в его синекуре и в его разбойничестве. Где же демократизм литературы? Кто ж будет защищать нас, рабочих? Вы ведь представитель». Стал оправдываться: «Как же мне не похвалить его. Обещал екатериненские примечания на Блакстона — великолепная вещь. Отдал дочь за Олсуфьева. Он сам, Есипов, женат на побочной дочери Виельгорского. А потом, я не знал, что он вас вытеснил». «Как не знали, я вам говорил. Да и напечатано». Только краснеет и хлопает глазами.