Русское чувство. Это любовь к Отечеству, своей Русской земле, такая же как к своей семье, то, что зовут патриотизмом. Но слово патриотизм не совсем понятно, обозначает все тонкости отношений к тому, что любезно мне, дорого мне и по рождению и по привычкам, по всему складу моих понятий и представлений. Если вы писатель, если даже вы простой столоначальник, сочиняющий доношения, отношения, предложения и всякие канцелярские бумаги, русское чувство не позволит вам вводить в русский язык и речь иностранные слова, загромождающие русский язык без всякой нужды речениями, которые вполне могут быть заменены русскими словами.
«Московские ведомости». 1892 г. № 280[822]. Кто-то плачется о том презрении к родному языку, которое водворилось теперь у нас в ученых книгах. Не говорю о переводах, о газетном языке. «Новое время». 1892 г. 7 октября. № 5966[823]. Не было русского чувства у властей, оставивших немцев-колонистов на свободе жить как в Германии, зная Германию и забывая, что они в России должны быть русскими и знать Россию, оставивших на свободе Кавказ и Закавказье — селись, кто хочет там, кроме только русских, отчего тамошним краем завладели армяне, греки, болгары, всякий раб, кроме русского. Также в Финляндии. Так было в Остзее. Так повсюду во всех важных и маловажных делах и отношениях. Отчего? Оттого, что государственная служба наполнена иноземцами, не знающими России, да и знать не желающими. Немцы, поляки особенно и пр. и пр. Конечно, обрусевшие немцы исполнены бывают русским чувством больше, чем русский по происхождению.
Свирепость Грозного надо сравнить со свирепостями вольного Новгорода, как он расправлялся со своими недругами, ослушниками или в чем-либо виноватыми. Свирепость веча едва ли была меньше. Напр., убийство посадника Евстафия в 1347 г. Карамзин IV, 160. И Карамзин говорит, что это был позор. А французские революции!
Вера есть результат чувствования и понимания природы земной и небесной. Как она является, смотря о Земли же. Это поэзия и философия, художественное произведение и первый лепет науки, т. е. познания. Всякое познание человек претворяет в образ. Только в образе он может понять даже самую отвлеченную идею. Идея ведь есть и ведение и видение. Человек поставлен посреди бесконечности и в отношении величины великой, открываемой в телескоп, и в отношении величины очень малой, открываемой микроскопом. В ту и в другую сторону — непостижимая бесконечность, перед которою в человеке все ничтожно. Весь человеческий мир — ничтожность. Царь природы чувствует, что он беззащитный ребенок в этом мире, что он раб какого-то существа невидимого, непостижимого, какого-то отца небесного или Господина невидимого. Так по-человечески он должен был понять свои отношения к видимому миру. Отец и Господин все устроил, все устраивает. Он всемогущий, вездесущий, это уже существо отвлеченное, но по-человечески его невозможно представить иначе, как в образе такого же существа, каков сам человек, — Отец, Господин, наделил его понятиями отвлеченными от всякого образа.