Плачевное понижение научных требований таково, что Карпов Хавронья — русский историк, а Токмаков — исследователь. Выше Иловайского нет историка. Все у него учились, все знают меньше, чем у него в учебнике, и потому и Карпов, и Токмаков становятся величиною. «Исторический вестник», июнь 1890[818]. Терпигорьев[819], Мордовцев[820] в романе — что это за брехня.
«Новое время». № 5163. Два часа у Бисмарка. Кто-то В. С. Р. пишет, что Бисмарк предложил ему надеть калоши. «Я поблагодарил князя, сказав, что мы, русские, еще не отстали совсем от татарщины и, следуя примеру добрых мусульман, носим двойную обувь, — указал на свои русские кожаные калоши.» Ах, интеллигент российский — холоп и холоп!
16 июня. Суд правый, скорый, милостивый. Но для кого? Для злодеев и всяких лиходеев сознательных и бессознательных, невменяемых. Смотрите, как старательно и заботливо охраняют от надлежащей кары убийцу, грабителя, разбойника, вора. Весь суд только о том и хлопочет, как бы помягче его отпустить, оправдать, смягчить кару. А о тех, кто потерпел от лиходея — ни слова, ни заботы, ни мысли, как будто их не существовало. Убит, так убит кормитель семьи, полезный работник. Все дело в лиходее, как бы ему не сделать какого-либо вреда или какой чрезвычайной, необычной строгости.
Измена! Когда впервые огласилось это слово кровавыми событиями. Оно провозглашено в то время, когда развилось русское сознание, т. е. сознание целостности и единства Русской земли, сильнейшим выразителем которого явился Грозный Царь Иван. Оно начинало свои деяния еще при его отце и при его деде, но при нем оно стало общенародной мыслью. Он выводил измену кровавыми делами. Да как же иначе было делать это дело. Надо было задушить Лютого Змия, нашу славянскую рознь, надо было истребить ее без всякой пощады. И вот — разгром свирепый неповинного Новгорода, которого кровь падала на его изменников, как был убежден Грозный царь, не почитавший себя виновным в этом кровопролитии, беспощадном и безумном для современников, но не для истории.
Иван Грозный как характер — это идея самодержавия в ее первобытной, дикой, но живой форме, очень ревнивой и чувствительной к своим интересам, выше которых она ничего не признает, и разгоряченная непомерною властью и борьбою с противниками или сопротивниками. Есть ли ей оправдание? Конечно, в истории. (Ник. V, 276[821]. О погибели Царя-града, рассуждение патриарха Анастасия. Есть касающееся Грозного).
После Батыя над князьями стали господствовать две далекие от Суздальской земли силы. Новгород, как денежный мешок и Орда, как распорядитель и людьми и событиями. Если вникнем в тогдашние дела и события, то окажется, что княжил всюду Новгород, интригуя и покупая князей для своих партийных выгод. Он давал направление событиям, из-за него лилась кровь, шли усобицы. В Орде на торгу он сыпал деньги, чтобы выдвинуть одного князя против другого. Так он выставлял Андрея против Александра, Андрея против Дмитрия, Юрия против тверского Михаила, Дмитрия Суздальского против Москвы, и так до конца в этом была его политика. И понятно, почему так рассвирепел Иван Грозный, услыхав об измене Пимена, что хотел отдаться Литве.