Ошибка историков в том и состоит, что они уж слишком налегают на изыскания и изображение семейных воспоминаний, часто даже в этом только и видят сущность своего труда.
В чем обыкновенно заключается история. В сборе всех добытых фактов о народной жизни. Но каких фактов? Самых внешних. Человек спал, встал, пошел, подрался, разрушил то-то, отнимал или отнял у другого то-то. Вот исторические данные, на которых строится здание истории. Из накопленных так данных делают иногда выводы, которые почти сами уже являются. Таким образом, все наши исторические труды — еще младенческие, построение домиков карточных, которые от первого прикосновения истинно исторической идеи разрушатся. Иные ученые как дети будут плакать и даже драться с представителями[979] новых идей за эти домики, которые они считали крепкими.
Мы не говорим, что семейная хроника (вроде той, что бабушка вчера выстроила конюшню, отпустила повара, продала овес, ездила в церковь и т. д.) не имеет уже никакого значения. Она имеет значение, но только в применении к общему, но насколько уясняет общее в человеке. В таком случае и все сказанные факты будут любопытны и важны. Но хроника для хроники, факт для факта — это нелепо, потому что бесполезно. По справедливости такие данные должно собрать обо всех народах, но их собрать нельзя. Их не записывали. А вот те, которые записывали и оставили летописи, те-то и господствуют в наших познаниях и сведениях.
Отчего приносит нам такое удовольствие детская наивность, простота, открытая ясная природа, в которой все наруже, все наверху, и ничего нет темного, скрытного, потайного, береженого про себя, для других целей.
Приходит на мысль, что такое расположение детской наивности, радость ею, полное удовольствие — происходит от того, что в нас погибло все, чем мы радуемся в детях, погибла простота, прямота чувств и мыслей — мы все замаскированы, и свет есть маскарад. Конечно, в быту простолюдина более еще природной наивности — он проще себя ведет, прямее. Говорит то, что чувствует и думает, не выбирая слов, а давая каждому предмету его собственное наименование. Неужели маскирование порождено просвещением. Нет, я полагаю улучшением только быта материального, а не духовного. Наши древние бояре также были чливы и лицемерны, как и теперешние бояре; сущность та же, разница в формах. А были ли наши бояре образованны? Чливость происходит, стало быть, или является там, где господствует порабощение, и вытекает из понятий о силе и власти. Падали до ног может существовать только там, где это требуется владыками мира сего. Ровный с ровными — другое дело — ему и в голову не придет никаких унижений и уничижений пред другими, а если это и бывает теперь, так это заносное с Верху. Уважение существует и почтение, но в истинной его форме, потому что делается истинным заслугам.