Виноват ли он в этом? Он стремился к свободе, и если б с_т_а_т_и_с_т_ы реформы не поворотили и не обратили в предание дух реформы, не то было бы. Но дух реформы все-таки жив и оторвал нас от прошедшего навсегда. «У нас нет связи теперь», — очень плачут разные фино-хохло-славяне и т. д. Пусть плачут. Они не воскресят старины. Тоска о предании — пустошь, охания ума. Мы должны черпать из современности все разумное, а не из старины. Что в ней было хорошего? Новгород? Но можем ли мы жить теперь так? Впереди, а не позади наше спасение, как и у всякого отдельного человека.
10 апреля. Вся история есть развитие человека, как лица, не как скотины, а как лица, развитие сердца и ума. Везде в делах людей движет всем прежде сердце, редко ум, оттого так глупа история, такие раскаяния несет за собою. Отрадно бывает, когда ум гармонирует с сердцем. Это бывает очень редко. Теперь в Италии.
А то обыкновенно действует одно сердце. Следовательно, вся история есть история сердца. Его развитие, очеловечивание, гумманизирование.
3 июня. Томаковка[1024].
Италия, вообще, чудная, роскошная природа вызывает ли какие-либо иные, неведомые доселе чувства наслаждения красотою поэзии или пробуждается одно и то же эстетическое чувство при всяком уголке, ландшафте, под какою бы он широтою не был. Мне кажется, родник поэзии один. Из него точит красота места, женщины и т. д. одну струю. Разница в том, что в Италии чаще его действие, в других странах реже. От того народ тупее, материальнее, сильнее, животнее, обладает меньше воображением, или оно не развито, не воспитано. Источник один, и человек везде равно может наслаждаться природою, лишь бы пробилась эстетическая струя.
Стадность — элемент жизни вообще живущего и особенно человека. Стадность — начало гражданского общества. Стадность во всем, куда один баран — за ним бегут и все, не взирая на опасность. Стадом мы принимаем веру, решаем, кто подлец или мерзавец. Стадом бежим за амулетами-словами «вера», «царь» и т. д. Из стадности люди до сих пор еще не освободились, все делают стадом, не размышляя и не обдумывая каждый по себе о всем что делается и случается.
4 июня. Воскресенье. В Екатеринославль приехал, 5 [часов][1025] — в Нейенбург, с 6 — в Томаковке.
18 июня. Понедельник. Часов в 10 вечера увидал Камеру, указал отец Григорий, как провожали его. Он беседовал долго с нами.
Жид в Екатеринославе развелся с беременной женою. По закону их — можно. Та взяла с него только, что рожденное дитя он будет кормить и воспитывать. Он согласился. Женился на другой и поселился в Томаковке. Через 8 месяцев привозят две жидовки дитя. Есть у них закон, что если мать сама кормит, так отдавать от себя не может. Следовательно, родивши, она отдала кормилице и няньке. Те привезли дитя. Отдают двухмесячного отцу и требуют платы за кормленье. Деваться некуда, деньги нужно было отдать. Те съехали. Дитя остается как чужой. Собрался народ. Смотрят. Одной бездетной хохлачке говорят: вот у тебя нет детей — воспитывай. Та рада. Берет и говорит жиду: ты платил, плати и мне. — За що. Бери так, а мне до него дела нет. — Да он твой. — Так что ж? Хохлачка взяла. Отец Григорий встретился с жидом и говорит: дите твое, а по нашему закону его окрестить надо, а сам послал к благочинному запрос: можно ли крестить. Тот разрешил. Дитя было окрещено публично. Жиды поднялись. Жид прибегал, плакал, просил, говорил, что он на том свете пропадет за такое преступление, что дитя его окрестили. Какой-то 2 гильдии купец взялся жаловаться в Екатеринослав губернатору, отцу жидов и архиерею. Издержали 150 р. Отец жидов также передал архиерею. Кончилось тем, что жидам сказали, что просьба их не резонна, а священнику, что он [?] один [виноват]