Первый час дня. Фу ты как тяжело, какая тоска, немочь, чем все это кончится. О, если бы остаться в Москве, хоть без всех обещанных и настоящих мест. Черт и побери. Может будет еще тяжелее добывать кусок хлеба. Да была, не была. Как бы я был рад, чтоб меня оскорбили отказом подъемных.
Целый день до девяти часов просидел и пролежал, ошеломленный графом. В 9 часов пошел от скуки к Соловьеву. Очень был рад. Рассказывал о богатых материалах в Государственном архиве[201], о царе Алексее Михайловиче, характер которого все более и более выясняется так, как и я его понял в статье своей на Бессонова[202]. Разговаривали и о преподавании наследнику. Говорит, что слушатель внимательный, но забегает вопросами. Хочется все знать сейчас же. Нынче был болен. А если вы больны, сказал Соловьев, так я просто поговорю с вами. Обрадовался ужасно. Строганову его положение попечительское тяжело. Гримм[203], читающий всеобщую историю, ему не нравится, но он не может сделать ничего. А ухватки-то у нас, говорит, медвежьи, резкость. Вот факт.
Исаков московский и Пирогов киевский[204] желают растворять двери университетов, чтоб валил туда народ. Зиновьев[205] и Строганов против, причем Строганов заметил, что Пирогов — хирург, что он бы никогда хирурга не сделал попечителем. Исаков правильно выразился о Строганове, что он живет только старым, не замечая, что время идет вперед и что удержать старого уже невозможно.
Соловьеву и Буслаеву по 3000 в год, да на подъем по 500 руб. Соловьев и не знал, что Строганов меня взял лично себе и свое жалование дает, а не на казенное положение меня определил. Вот так штука-то. И Соловьев этого не знал, а я как же мог узнать. Я ему нажаловался. Возвратился домой несколько успокоенный тем, что в Государственном архиве много есть материалов для «Домашнего быта».
27 января. Среда. Что за глупый день. Отправился к Строганову за подъемными. Он мне сказал, что я ведь вам обещал дать из своих, а не из Комиссии. Мы из Комиссии не можем давать. — Ваше сиятельство, дают и из казенных, это зависит от воли начальства. — Когда вы едете? — Мне писали из Москвы, что вы назначались секретарем при наследнике. Вы говорили об этом. — Зачем, батюшка, это было между нами. Я вам говорил не с тем, чтобы вы всем рассказывали. — Я говорил, что ваше сиятельство желаете пристроить меня при наследнике и особенно при путешествии. — Как это? И кислая рожа. — Я не доволен этим. Взявши деньги, я и начал: ваше сиятельство, я хотел вам объяснить, что мне чрезвычайно тяжело сюда приезжать. — От чего ж? — Я чувствую, ваше сиятельство, что по бойкости здешней жизни, по цене денег я здесь не сумею жить. По-московски, например, 450 руб. — страшная цена, а здесь это нипочем. Если, ваше сиятельство, я не надобен вам особенно, я бы почел себя счастливым, если остался в Москве на тех же первобытных правах, какие вы мне обещали. — Да вы по крайней мере должны же будете сюда ездить. Мне необходимо, чтоб вы были при Комиссии. Кроме того, я хотел вам дать возможность заниматься здесь Румянцевым