Все мы с демократическими направлениями, все мы страшные демократы, а на деле — те же помещики, те же баре и барченки, бросающие деньги, цены которым не знаем, т. е. знаем, но как мот сорим ими, чтоб после пресмыкаться за эти же рубли перед заимодавцами или дрожать за кусок хлеба пред службою, начальством, редактором и всяким сильным почему-либо лицом.
В Соборное Воскресенье обедал у М. С. Щепкина. Сплетни уж разнеслись как следует.
На другой день был у меня урок у Станкевича. Я пришел и застал их всех: 2 Бодиско, Станкевича и Е. К.[244] в оживленном разговоре о вчерашнем вечере. Я говорю: да, вечер был прекурьезный, пресмешной. Мне отвечают: нет этого мало, он возмутительный. Перетолковали. Меня ж обвинили, почему я не говорил, зачем я уклончив, смолчал. Кетчеру первому следовало протестовать. Мы представили оппозицию и поругали Назарова за его нелепости. Сплетня пошла.
В Соборное Воскресенье — обед у М.С. Щепкина. Случайно я сел рядом со Станкевичем, а за ним — Дмитриев. Кетчер назвал нас «три печали». После заведен был спор. Бабст обругал свиньями нас в споре со мною. Очень решительный тон он принял особенно тогда, когда увидал себе поддержку в Ровинском[245], который также говорил против меня, мотивируя одним, что иначе делать нельзя, т. е. нельзя иначе действовать как действовал Назаров. Со стадом — так, но с развитыми сколько-нибудь людьми — не так. Дальше Бабст очень крупно поговорил со Станкевичем, сказавши ему, между прочим, что он все собирался и нечего не сделал, да и ничего не делает. Кетчер распек Дмитриева. Рассказывали мне после, что Станкевич написал Бабсту резкое письмо с вызовом объясниться, что
Бабст принял, что это вызов на дуэль, что собрались у Бабста с секундантами Кетчером и Дмитриевым. Разошлись навек.
Любопытно, что на обеде еще многие замечали, что так Назарову нужно было действовать потому, что необходимо было ловить минуту — Солдатенков был в добром расположении. Нужно было действовать по горячему следу. Что за чепуха. Пошли сплетни, и вышла предряная история, характеризующая нас всех.
В первые день Светлого праздника, бывши у Николая[246], я было совсем поссорился. Петр[247] стал говорить, что я изменился, перешел на сторону аристократов и т. д. Следовательно, стал подлецом, мерзавцем, ответил и договорил я. Как хотите, а я останусь при своем.
С 19 декабря 1860 по 5 мая 1861 по понедельникам и четвергам преподавал русскую историю Елене Константиновне и Д. Сделали мою карточку в понедельник на Страстной, апреля 14. Вообще по-видимому, моими уроками остались довольны. Но я всегда был страшно недоволен, ибо редко удавалось мне войти в себя, увлечься рассказом. Путался, конфузился, и особенно последняя беседа была плоха, а слушала вдобавок М. Ф. К.