9 мая. Вторник. У Николая на именинах. Как хотелось мне изъяснить, что все похвалы моим беседам есть только снисходительность и особое внимание. Не пришлось.
Рассуждали о манифестации казанских студентов, служивших с Щаповым[248] панихиду за убиенных крестьян в Казанской губернии[249]. Бабст, важно и Кетчер, разумеется, против манифестации. Я говорю, что если допускать манифестации, то допускать все, всякого рода, а то будет непоследовательно. Матвей Иванович Муравьев[250], декабрист, согласен со мной, и мы пожали друг другу руку. Все-таки 70 человек убито, за что, про что, разве это не возмутительно? Каждое сердце содрогнется. Говорят, такая манифестация поведет к худшему. Да что же можно ожидать от тупого правительства. В пользу его манифестации — дозволяется, против его глупых действий — не дозволяются. Что это такое, с ума сойдешь! Вот и оказывается, что в декабристе свобода живее сознавалась. Кетчер и Бабст молчали. Вообще, Кетчер избегает, кажется, со мной разговора живого и спорного. На полпути встретились — и вот поднимаются с глубины звуки, мотивы, которым не было случая выразиться, заявить себя, которые были схоронены без отзыва, но они живы. Ничто их не заглушило. При новой встрече я все тот же и с того же начну разговор. Я вошел на вершину пути и теперь мне идти назад уже, а не вперед. Я должен осмотреться и с большею заботливостью дорожить светлым лучом, который светил во тьме среди этой жизненной дороги. Матвей Иванович сберег этот луч. Покойный Иван Дмитриевич[251] тоже, такого же закала был, хоть иногда и благоразумничал, поддаваясь, кажется, влиянию здешних. Мы остаемся потому теми же, что дорожим, очень дорожим светлым лучом, зная, что впереди он все меньше и меньше будет озарять нас, а главное, как не дорожить, когда вся жизнь прошла без светлых лучей, в каком-то мерцании и никогда не загоралась этим живым светом. Кому идти вперед, тот имеет право пренебрегать, ибо впереди ждет много, по крайне, много надежды, стремлений, свежих сил, всегда забывчивых и равнодушных к настоящему благу. Там, там цели. У нас не то, во многие цели мы не попали и осталась одна — охранить и сохранить светлый луч.
11 мая. Четверг. Вечером был у Буслаева. Были Тихонравов[252], Иван Некрасов[253], еще незнакомые. Разговор шел об университетах. В Петербурге уже перестают говорить о их растлении и переходят опять на крестьянский вопрос, заметил Буслаев. Он также сказал, что следует все закрыть. Через 25 лет будут настоящие. Как? Пусть профессор читает, и свободно к нему идут кто хочет и желает. Нужно возвращаться в этом деле к Парижу X века. Свободное чтение и свободное слушание. Говоря вообще о восстановлении университетов, один господин предлагал, что профессор непременно должен иметь магистерский диплом. Буслаев ответил, что это уже не ведет ни к чему. Я сказал, что на этом коньке уже ехали. Да вот г. Забелин, вставляет Буслаев, он ни диплома не имеет, ни в одном университете никогда не был, а два университета, Петербургский и Московский его желали избрать, и ему только стоило дать согласие, тот час же будет читать. Он уже прежде знакомил меня с этим господином, тоже сказал, что вот, г. Забелин, два университета его желают иметь, Санкт-Петербургский и Московский, и, обращаясь ко мне: да, знаю, знаю, вас и в Петербурге хотели.