На именинах И. Грековой Шумский[363] забавно рассказывал, как маленьким в театре он изображал в числе других амуров, как этих амуров поднимали и сортировали друг дружке за волосы, ухватя и перенося с места на другое. Как секли их розгами в наказание. Иногда посреди сцены, когда занавес опущен, клали нарочно для страху.
Об «Воеводе» Островского спорили. Я ругал и Анненкова. Мерзость. (Пришла мне мысль, что вся наша поэзия устремилась теперь в живопись, т. е. согласно идее Лессинга[364], делает захваты в мире живописи, отсюда все картинки и в стихах. Фет[365], и в драме Островского, Чаев[366] и пр. все. То, что собственно принадлежит поэзии — действие духа, удалено на задний план, и нет талантов для этого. «Воевода» Островского есть только картина, живопись, а не поэзия в собственном значении.)
В детстве я никак не мог понять, что такое страх Божий, да еще он — начало премудрости. Спрашивал и не находил удобного ответа даже в Катехизисе.
20 октября. Среда. Обед у Станкевича. Чичерин, Дмитриев, Евгений Корш, Кетчер и я. В конце — разговор о религии. Чичерин говорит, религия необходима для человека. Христианство не удовлетворяет. Надо новую. Какую? Древность развивала Отца-бога. Христианство — Сына-бога. Теперь надо Духа-святаго. Помирить язычество с христианством. Ничто не пропадает в жизни, а только, отрицая старое, восходит на новую степень или ступень (которая, скажу, не может существовать без старой, ее подпирающей). Говорил, что православие лучше всех, ибо здесь свободнее. Толкуем пустяки. Загробной жизни нет. Предания — чепуха. Доказывали ему, что тогда нет православия. Но, говорит, общая господствующая церковь необходима. В ней находит человек примирение, прощение. Станкевич сказал, что в Америке нет господствующей, а там религиознее люди, чем где-либо. Чичерин не любит американцев. Стало быть, не понимает их. Он говорит, что они только практичны. А кроме практичности жизнь есть абсолютная вещь, без которых нельзя быть человеку. Вот это то абсолютное и есть религия, церковь, которой каждый должен примкнуть, иначе он ничто. Станкевич говорит, что в Америке каждый искренно примыкает к родственной ему группе, а в церковь лицемерно не веря. Что лучше? Я заметил, что христианство исключило отношение человека к природе. Оттого и выдохлось. Евгений Корш всегда поражал меня довольно и даже очень твердыми осуждениями того или другого сочинения, той или иной книги. С презрением отзывался о таких книгах, которые всеми уважалась, например, о Куно Фишере[367]. Откуда это? Думаю, живет чужим умом. Заграничными критиками, да еще случайно где прочитанными.