Действительно, еще с Оружейной Палаты я бился за свое положение усердно. Отказ от графа[463] и т. д. Вся эта история похожа на Есипова, как он обольщал меня издавать архивные материалы.
1 декабря. Неожиданно является Н. Ф. Крузе, бывший цензор, говорит, что вчера вечером услыхал, что я отказался от места. «Общее дело, важное дело. Как отказаться? Кто же будет делать, если такие люди отказываются. Уваров говорит, что, если вы его не хотите, то он выйдет сам, лишь бы вы оставались и делали.» Но и из этой истории видно одно, что желалось на мне ехать, что Уварову одному де невозможно сделать, надо помощников. Я наотрез сказал, что служить не хочу и никакого места не возьму, что 2–3 тысячи не составляют важности, чтобы тереться.
2 декабря в субботу зовет Дашков. Просит убедительно. Говорит: «Я вам помощника достал. Он будет заправлять пока, а вы через год поступите[464]. Просит Барсов[465]. Но говорит, что если Забелин, то он не будет просить. А мне Барсова не хочется ни за что. Он у Викторова. И может со временем занять его место. Я могу вас пустить в отпуск на год. Вы будете надзирать. Помощник будет все делать.» Я согласился на этот план.
6 декабря. Обед у Козьмы. Третий раз просил октябрьскую книгу «Отечественных записок» 1872 г.[466] Не дал. Удивительно. Мой друг сделался на обедах оратором. Всегда вспоминаю его тетушку. «Ну так, — говорит, — Иван Егорович судит, он знает, занимается наукой. А наш-то куда лезет? Что он знает.» 8 ноября, в Михайлов день, я назвал его вслух деспотом и обругал за Нечаева[467]. 3 декабря Корши опозорили меня за практическую логику. Говорю, надобно написать практическую логику. Боже мой, как напали. Нельзя, невозможно, да и только. Я заехал в огород Евгения. Допрашивали меня. Я объяснял как сделать. Но не понимали и смеялись. Говорю, вот почему я пришел на обед. Вот смех. Федя долго подтрунивал. Я остался при своем, говоря, что здесь недоразумение, что дело покажет. А вот Кожанчиков объявляет об издании Практической логики Диттес[468]. «Санкт-Петербургские ведомости».
Другой подобный анекдот случился прежде с продажей или не продажей описания Кунцева. Все напали: Грачев, Кетчер, Козьма даже адвоката спрашивал — Любимцева[469]. Продавать или не продавать.
Как Грачев зыкнул, чуть не ударил за то, что шрифт «Франц Куглер»[470] был не ясен в корректуре, и мне показывал Иван Кузьмич. Я советовал или просто говорил, что не хорошо, надо чтоб было видно. Со времени однокашничества не видал такой злобы и презренья к моим словам. Это было прежде 8 ноября, когда я его и назвал деспотом.