4 октября на кладбище[476] у самой церкви встречаю Козму. Спрашивает, от чего в мерехлюндии[477]. Я говорю: «Да, я расстроен. И в этом виноваты вы». «Как, что?» «А вот что — такого невнимания к автору я не испытал. Вы обещали мне даже все издание.» «Да?» Ответ. «Я прошу 5 экз., не дают, покупаю, денег не берут. Все это больно от людей, которых люблю и уважаю. Столбы валятся, храм разрушается.» Входим в церковь.
Присылает тотчас 25 экз., от которых я отказался, имея в виду все издание. Он давал 50 хороших. Я говорю, куда мне, кому раздавать. Получили, говорит, 25 экз. я послал. «Не знаю, не был дома, да зачем вы мне хороших.» «Ну вот, на вас не угодишь.» (Значит, я капризен.) Тем дело и кончилось. Значит, с таким мытарством я достиг цели, выпросил 25 экз. Да я бы это мог выпросить и без изъяснений. Для чего я изъяснялся в любви и для чего он расцеловался три раза, что я откровенно ему говорю, что обижен им. В течение этого времени Козма купил сочинения Решетникова[478] за 3000 р., дал Успенскому[479] за предисловие с биографией в три листа 400 р., и Успенский рекомендовал корректора по 3 р. за лист, но Грачев отдал Бауеру по 1 р. за лист.
Пикулин, прочтя «Кунцово», говорит, что ничего нет о Козме. Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна и пр. Вы не польстили. А я говорю Козме: «Что же об тебе ничего нет». «К чему ж обо мне?» Вот, кажется, причина невнимания ко мне.
17 ноября. Суббота. Был у меня Пыпин. Цель его видеть у меня опыты Герцена, первая повесть и первая драма, кои надобны ему для литературных очерков о Белинском. Между разговором дал мне как бы легкий выговор за полемику с Костомаровым. Он, говорит, старик. «Вот я понимаю, если отделать молодого, начинающего, а то старичка». Я говорю: «Нет, ведь это авторитет, а я противовес». Я рассказал, что мы лично в добром согласии, что я встретился с ним в архиве и любезно расстались. Изо всего вижу, что Костомаров даже привилегированное лицо. Не смей и говорить. Так петербургская печать пожалела и Снегирева. Вот что значит кружок, приход.
13 декабря. Были Чепелевский[480], Уваров, Румянцев, Шервуд, художник Кошелев[481], Иловайский и я. Рассуждали о том, сколь велико должно быть здание музея, сколько в нем зал и т. п. и потом какую архитектуру. Уваров предложил свои суздальские храмы, дворец Андрея Боголюбского. Там можно и окна расширить, т. е. эти щели, ибо де они деланы с распушкою, а окна для музея нужны широкие. Я говорю, что на этом основании всякое окно можно расширить, увеличить. Затем, что выйдет изо всего? Стена Успенского собора, романское здание, где будут господствовать одни кружала? Надо отыскать такой стиль, где было бы больше оригинального русского. И в суздальских церквах есть, да сколько? Все-таки здание будет романское. По моему убеждению, которое я готов всячески доказывать, надо взять за основание архитектуру Василия Блаженного и всех зданий ему современных, все XVI столетия, и указал образцы, главные черты этого стиля: шатер, бочка, закомары, ширинка, клин. Уваров сказал: «Сдаюсь на ваше мнение и отказываюсь от своего предложения, но не потому что считаю ваше предложение лучше моего, а потому что на Красной площади соответственнее выстроить здание вроде Василия Блаженного.» Русь выработала архитектуру деревенскую, не больше, но это важно, положим, что скворешник? Уваров, сказавши прежде, что на Политехнической выставке построены скворешники