До отхода поезда оставалось девять минут. У контроля при входе на перрон стоял Диавара и махал мне рукой. На его черном лице плясали солнечные блики; рассерженный, нетерпеливый, он, казалось, готов был порвать цепочку, преграждавшую вход. Вот такого Диавару я знал хорошо, и он нравился мне именно таким, полным силы и гнева. Возможно, это происходило потому, что я еще слишком мало знал страну. И когда Диавара весь пылал гневом от нетерпения, он казался мне среди этих спокойных, полных достоинства людей каким-то символом сбрасывающего с себя оковы континента. Но Диавара об этом и не подозревал, а я остерегался намекнуть ему на что-либо подобное: когда Диавара был сердит, у него портился характер.
Я передал ему билет.
— Я жду здесь уже целую вечность, — заявил Диавара, несколько успокоившись. Он протянул мне руку, рассмеялся, посмотрев на мое строгое лицо, и осведомился, теперь уже совсем почтительно, о моей жене.
Тем временем весь багаж был уже размещен — все сумки и чемоданы, циновки, куры и большие эмалированные тазы. Из окон и дверей высовывались возбужденные, веселые люди в пестрых одеждах. Диавара встретил знакомых и задержал меня. Их поезд, думал я, их единственный поезд везет не земляные орехи для «красноухих», колонизаторов, а самих африканцев. Несомненно, приятнее ехать в собственном, государственном поезде. И мне было понятно, почему все они были в таком хорошем настроении.
Поезд все еще стоял, и многие пассажиры вышли на платформу, так как повсюду они видели знакомые лица.
Хельга тоже не стала сидеть в вагоне. Раскаленный перрон перед отходом поезда действительно напоминал место какой-то семейной встречи. Диавара, одетый в длинное оранжевое «бубу», представил нас нескольким своим знакомым. Он многословно распространялся о писателе из Германской Демократической Республики и особенно о его жене: «дипломированный фотограф, это почти что инженер в области фотографии». Сегодня в Мали «инженер» значит очень много, «а ведь она всего только женщина». Хельга вежливо улыбалась. Так натянуто улыбаются, когда не хотят дать волю своему гневу.
Она дернула меня за рукав:
— Посмотри-ка на малютку вон там. Видишь ее?
Пестро одетая девушка, с голыми блестящими каштаново-коричневыми плечами, разговаривала свободно, почти задорно с молодым африканцем, одетым по-европейски, с портфелем под мышкой. Хельга была в восторге от этой картины. Из всего нового и необычного, с чем она знакомилась в Африке, ее больше всего занимал вопрос о подчиненном положении женщины в полигамной мусульманской семье, и с самого первого дня она обращала внимание на зародыши эмансипации.